Перед глазами всплывает постер Спайдермена, но я поспешно гоню эту мысль. Такие фильмы вечно меня пугают.
«Думай о хорошем».
Если повезет, я провалюсь в сон. Я напрягаюсь и наконец вижу его. Элиана Маринера. Вот только он – это я. Стою на палубе корабля в черно-белом мире и могу плыть, куда душа пожелает.
Ближе к десяти часам я возвращаюсь домой и прокрадываюсь через черный ход. Желтая кухня относительно чистая по общепринятым стандартам, значит, по нашим, тут сверкает, как в операционной. Посуду убрали, мусор выкинули, горшки на окне стоят по линеечке. И безумно вкусно пахнет свежевыпеченным миндальным хлебом.
Я даже с тарелкой не заморачиваюсь, хватаю все руками, как оголодавшее животное. До сих пор поражаюсь, как мама научилась печь хлеб. Мы всю жизнь питались одним фастфудом, только лет пять назад прекратили.
Я толкаю желтые распашные двери и захожу в гостиную. Мама еще не спит, сидит по центру желтого дивана.
– Какая ж она гадость! – выдает она вместо приветствия.
Смотрю на экран и усмехаюсь. Ну точно, «Холостяк».
– И что она выкинула на этот раз? – спрашиваю, плюхаясь рядом.
Как выясняется, то же самое, что и в прошлый: обливает грязью других участниц, зато перед парнем изображает из себя святую. Я стоически выдерживаю церемонию вручения розы. Было бы куда интереснее, имей я право посмеяться, но увы.
Наконец досмотрев передачу, мама мрачно заявляет:
– Клянусь, Адам, если на следующей неделе он ее не выгонит, я не буду смотреть шоу.
Мы оба знаем, что это пустая угроза.
Мама выключает телевизор и достает из-под кофейного столика «четыре в ряд». Пока играем, она спрашивает, с кем я гулял.
– С Чарли.
– И как он?
– По-прежнему.
Мама неодобрительно хмыкает. Она знает Чарли с шестилетнего возраста, так что не может откровенно его не любить – для нее он навсегда останется ребенком, – но и в восторг от него не приходит. Она считает, он слишком мрачный. Я пытаюсь убедить ее, что в этом-то и заключается его изюминка.
– А Эмеральд тоже с вами была? – Мама старается спросить невзначай, но переборщила.
– Не-а. – Я роняю фишку на доску и улыбаюсь. – Четыре в ряд.
– Как я прозевала?
– Не знаю. – Я переворачиваю доску и высыпаю фишки на стол.
Когда я снова выигрываю, мама начинает подозревать у себя ранний Альцгеймер.
– Да откуда у тебя Альцгеймер, тебе же только тридцать семь! – говорю я.
– Не напоминай.
Это повод сказать:
– Но выглядишь ты намного моложе.
Разумеется, отчасти дело в том, что мама очень миниатюрная, лишь до плеча мне достает, но к чему упоминать об этом вслух?
– Что-то явно не так. Я раньше никогда не проигрывала!
– Может, я совершенствуюсь, не думала? Ты обыгрывала меня, когда мне было девять.
– Ладно, ладно, Панки Брюстер. – Это мама намекает, что я бродяга, как главный персонаж ситкома восьмидесятых. Странное сравнение, как по мне. Я нашел сериал на ютубе. Панки, невзирая на своеобразное имя, милая маленькая девочка.
Та же история с Руди Руттигером – так мама зовет меня, когда считает, что я грублю. Я посмотрел этот фильм про решительного мальчика-католика, который все-таки пробился в футбольную команду Университета Нотр-Дам, и заявил маме, что логичнее называть меня Руди, когда я преодолел все препятствия и добился успеха. Но на логику ей плевать.
– Кроме того, – говорю я, – если у тебя деменция, как ты можешь помнить, что где лежит, будто у тебя фотографическая память?
– Это все мамы умеют, – улыбается она. – Мы всегда знаем, куда наши дети засунули носки или учебники.
– Все с тобой в порядке. Просто я обыграл тебя в «четыре в ряд».
Она хмурится, но уже притворяется, а не по-настоящему сердится.
– Харви с Мариссой сегодня опять сцепились, – рассказывает мама во время третьего раунда. В такие моменты она жалеет, что стала социальным работником. Ей приятнее, когда она может погасить стычку своих коллег. – Харви точно нужно походить к психологу.
И я вспоминаю о нем.
– Я сегодня видел Джулиана.
Лицо мамы превращается в маску с жутковатой наигранной улыбкой. Так всегда происходит, когда она расстраивается, но старается не подать виду.
– И как он?
– Все так же.
Такой же хрупкий для своего возраста, такой же взъерошенный, с теми же огромными круглыми глазами. Правда, есть одна перемена, которая маму встревожила бы: Джулиан слишком тихий и дергается, как испуганный котенок, стоит подойти слишком близко. – Я пытался поздороваться, но он улетел прочь. – Я не уточняю, что Джулиан буквально улетел, то есть развернулся и убежал со всех ног.