Когда Антипов выскочил на улицу, никого не было. Светили редкие фонари, а в глубине улицы — сплошной мрак.
…Маша прибежала домой, распахнула дверь в барак, промчалась по коридору…
Несколько соседей, встретившихся по дороге, со страхом попятились в стороны — пальто и ноги и даже лицо Маши были в грязи. И она еще громко всхлипывала.
Витькина мать, тетя Даша, сидела у стола и вязала шерстяной носок. Рядом на широкой лежанке лежал маленький Игорек, а на полу играли с куклами-«инвалидами» девочки Люся и Лена. Тетя Даша чуть вязание из рук не выронила:
— Что с тобой, Маша? Где это ты вывозилась? Или бежала от кого?
Маша схватила с постели спящего Игорька, прижала к груди, стала жадно, торопливо целовать глаза, лоб, щеки.
— Мой драгоценный… мой хороший… картинка моя нарисованная!
— Видать, делов натворила, раз в сына вцепилась, — усмехнулась тетя Даша.
— Витька, тетя Даша… просто хулиган! Проходу не дает! — пожаловалась Маша, продолжая целовать Игорька. Тот проснулся и заплакал.
— Он тебя от милиции… охраняет, — опять усмехнулась тетя Даша.
— Нечего меня охранять, я не маленькая — сама знаю что к чему!
— А может, он того… влюбился в тебя? — Она взглянула на Машу, в глазах — усмешка.
— Кто? — не поняла Маша.
— Да Витька мой… У пацанов такое бывает… Насмерть влюбляются.
— Да что вы, в самом деле, мелете, тетя Даша? Слушать стыдно! — Маша направилась к двери.
С утра для всего барака начался банный день. Трактором подтащили банный вагончик на полозьях. Установили его на заднем дворе, так что получился маленький уютный глухой дворик.
Из трубы, из всех щелей валил вовсю то ли дым, то ли пар. Возле него толпились женщины с детьми, заглядывали в маленькие запотевшие оконца, кричали:
— Долго еще греть будете? Поморозишь всех, Федотыч.
На козлах пилили еловые чурки, доски от ящиков, рубили карагач.
Витька пилил в паре с Нефедовым. Запарились, разделись до рубах. Нефедов пилил быстрее, Витька старался не отставать. Контуженный фронтовик Егор подхватывал чурки, аккуратно ставил их на «плаху», и один взмах топором — в стороны со звоном разлетались чурки. Антипов укладывал их в поленницы.
У входа в барак пожилая женщина играла на гармони. Улыбалась. Вдруг запела дурным, бесшабашным голосом:
Две маленькие девчонки пытались выплясывать перед гармонисткой «барыню», смешно выделывая толстыми ножонками в валенках замысловатые «коленца».
Двери женского отделения выходили налево, во «дворчик», мужского — направо, на улицу.
Наконец дверь бани распахнулась, и вместе с клубами пара вывалился красный как рак, изнемогающий Федотыч.
— Вали, бабы! Пар — красота-а! — Он зачерпнул пригоршню снега и принялся растирать красную грудь.
Женщины гурьбой — и среди них Маша, мать Витьки — повалили в баню, прижимая к пальто и телогрейкам тазы и шайки с бельем и кусками драгоценного мыла, с березовыми вениками и мочалками. Многие шли в баню с детьми. Смеялись, шутили, подталкивая друг друга.
— Эй, товарищ Антипов, шагай с нами! Мы тебя всласть попарим!
— Зачем Антипов? Я согласный! — Федотыч ринулся было к дверям, но женщины с криками и смехом отпихивали его:
— Ишь, хрыч старый, седина в бороду — бес в ребро!
— А седина бобра не портит, бабоньки!
— Эх, Федотыч, не все золото, что блестит! — И веселый, взрывной смех заглушал слова.
Из мужского отделения выглянул Нефедов:
— Заходи, мужики!
Мужики зашагали к двери вагончика.
Контуженный Егор лихо охаживал веником распаренного красного Антипова.
— Ну, хватит. — Антипов вывернулся из-под веника.
— На фронте, жаль, ребятам такого праздника нельзя устроить, — пыхтя, приговаривал Федотыч. — А сыны у меня больно бани любители… Што Петька, што Валька или Юрка… Ох, любители…
Егор покряхтывал, поворачивался то одним, то другим боком. Спросил:
— Живы все?
— Не поверишь — все как один живехонькие…
— Дымно что-то! — крикнул Егор. — Приоткрой вытяжку, Микола! Не угореть бы!
Антипов поднялся на полок, отодвинул задвижку вытяжного оконца. Оно, оказывается, выходило во «дворик» женской половины. Так он увидел Машу.
Она укутывала в толстый шерстяной платок тети Дашину Леночку. Раскрасневшаяся после парной, румяная. Антипов невольно залюбовался ею.
— Чудеса-а… — словно издалека доносились до него голоса Федотыча и Егора.