— Гляди, Федотыч, сглазишь еще…
— Типун тебе на язык.
Федотыч даже бросил веники, размашисто перекрестился:
— Неровен час…
Егор, воспользовавшись этим, спрыгнул с полка, подошел к Антипову:
— Че там углядел-то, Микола? — Он потянулся было к оконцу.
Антипов неловко оттолкнул его:
— Да ничего там нету! Наддай-ка еще!..
Вечером по своей комнатке из угла в угол расхаживал и дымил папиросой Антипов. Мерно бухали шаги — пять туда, пять обратно. И в консервной банке, заменившей пепельницу, полно окурков. Сколько можно — вот так ходить без толку?
Антипов решительно вышел в коридор, по привычке придержал часы рукой, сделал несколько шагов к ее двери и… замер в смятении.
Потом постучал осторожно. Дверь была не заперта и тихо отошла внутрь.
Антипов вошел в комнату и увидел спящую за столом Машу. Голова покоилась на руках, а под руками лежало начатое письмо. Тут же стояла стеклянная чернильница и тонкая деревянная ручка лежала у самых пальцев.
Антипов, стараясь не бухать сапогами, осторожно подошел, присел напротив и долго-долго смотрел на ее лицо. Мука и боль были в его глазах.
…В конце коридора из своей комнаты выглянул Витька. Осмотрелся в слабом свете пыльной лампочки, вышел в коридор. Он был в трусах и майке. Крадучись Витька добрался до комнаты Маши, заглянул в приоткрытую дверь и увидел Антипова, сидящего за столом, и Машу, спящую напротив. Она спала, уронив голову на руки, а этот чертов Антипов смотрел на нее, просто пожирал глазами.
Витька быстро перекинул конец веревки с бельем к длинной полке у стены, на которой стояли в ряд ведра с водой и висело несколько рукомойников с тазами под ними, и привязал конец веревки к дужке одного из ведер.
Затем загнул заранее вбитый у порога двери Антипова гвоздь. Потом он пододвинул табуретку на середину коридора, забрался на нее и, обжигая пальцы, вывернул лампочку. И так же крадучись поскакал на цыпочках к своей двери. Стал ждать, спрятавшись в комнате.
Антипов скоро вышел из комнаты Маши, в темноте нашарил ручку двери. Дверь не открывалась. Антипов дернул сильнее, — дверь не поддалась. Тогда он рванул дверь изо всех сил. И в тот же момент загрохотали, падая, ведра, загремели по полу, заплескались ручьи воды. Антипов отпрянул назад, споткнулся о табуретку, с размаху шлепнулся на пол.
— Ну, стервец, погоди…
Он сидел в луже воды с гирляндой белья на шее, насквозь мокрый. Над ним угрожающе раскачивался футляр от часов.
На шум стали открываться двери, сонные люди выглядывали в коридор, кто-то вышел с керосиновой лампой, и желтый свет осветил Антипова, мокрого и сконфуженного. Выбежала проснувшаяся Маша, присела рядом на корточки:
— Кто вас, Николай? Что случилось?
— Ничего… Твой бандит у меня доиграется — я его в тюрьму упеку…
И в это время со скрежетом и звоном рухнул вниз злополучный футляр от часов.
Маша прыснула в кулак. И, глядя на него, слабо рассмеялся Антипов:
— Просто житья нет от сукиного сына…
Витька выглядывал из своей комнаты и недоумевал: почему смеются? И сонные люди ничего не поняли. Кто-то спросил:
— Как тебя угораздило, Николай Андреич?
— Да вот вышел в туалет, а здесь, понимаешь, вражеская диверсия, — развел руками Антипов и обернулся к двери, из которой настороженно выглядывал Витька: — Ты слышишь, диверсант? Я тебя в тюрьму упеку!
Витька поспешно прикрыл дверь. Маша вновь тихо рассмеялась.
— Он же влюблен в тебя без памяти, Маша… — Антипов поднялся, отряхивая мокрую гимнастерку.
— Да ну, перестаньте…
— Правда, правда, он убить может из ревности. — Он стащил с себя гимнастерку, начал выжимать ее. — Так что наши жизни в опасности… Ты, я слыхал, письмо получила? Муж? Что пишет?
— Жив, здоров… воюет…
Лицо ее выражало такое откровенное счастье, что Антипов отвел взгляд в сторону, так закрутил мокрую гимнастерку, что материя затрещала…
…Маша сидела в комнате оперуполномоченных за старенькой машинкой и перепечатывала бумаги.
Напротив, на широкой деревянной лавке, спали мертвым сном двое оперативников.
— Руки вверх, гады… — сказал во сне Нефедов и заскрипел зубами.
Вечерело, и в окнах управления синели сумерки.
Маша включила репродуктор-«тарелку», висевшую на стене. Раздалась тихая музыка.
Стремительно вошел Керим:
— Тревога, ребята! По коням!
Нефедов проснулся сразу, вскочил, оправляя гимнастерку. Пожилой казах Садабаев кряхтел, натягивая сапоги. Молодой парень долго мотал всклокоченной головой. В комнату вбежал еще один оперативник — казах средних лет, спросил: