На фоне деревянной вышки, часового и рыла тяжелого пулемета, с которого капает вода, возникают последние титры — название картины «Операция «С Новым годом».
По-прежнему идет дождь. Широкая улица партизанской деревни. Тащится телега. Сырые черные избы. Камера приближается к большой покосившейся избе. Под навесом крыши, спасаясь от дождя, стоят люди. Чего-то ждут.
Двое партизан стоят посреди избы, опустив головы, мнут в руках шапки.
— Эти? — резко спрашивает голос за кадром, и потом: — Вы головы-то поднимите.
Партизаны нехотя поднимают головы и тут же опускают их.
В двух шагах от партизан стоит старуха. Старуха подходит к мужикам ближе, всматривается, наконец узнает:
— Они, соколики, — и вон тот рябой последние полмешка картошки забрал. А у меня пятеро, а он… мне ружьем грозил…
— А ты, часом, не путаешь, бабка? — спрашивает другой голос.
— Чего это мне путать? — сердится старуха. — Чай не ночью приходили — днем.
Происходит партизанский суд. За столом сидят Иван Егорыч Локотков, еще командиры, у стены на лавке — Соломин. У самого краешка стола Инга Шанина огрызком карандаша записывает протокол. Позади всех, у окна, человек в ладно подогнанной гимнастерке, с двумя шпалами в петлицах — майор Петушков — представитель штаба бригады. Командиры смотрят на мародеров.
— Брюква была, — слышен голос старухи. — Я ее в подполе прятала. Нашли, антихристы…
— Погодите, бабуся. — Локотков трет небритую щеку, смотрит на мародеров. — Третьего дня у вдовы Шалайкиной картоха пропала… Тоже ваша работа?
Подсудимые молчат, стоят, опустив головы.
Локотков сидит сгорбившись, курит. Он видит… закуток за печкой, отделенный от избы линялой занавеской. В глубине закутка у печки сидит женщина, подшивает валенок. На лежанке сидит мальчик лет десяти. Рядом с ним самодельный костылик.
Слышно, как продолжается суд.
— Ну что молчите-то? Скажите что-нибудь, — просит голос Соломина.
— Что тут говорить? Виноваты… Голодуха из нас все соображение вышибла…
— Они со мной Копытовский мост подрывали, Иван Егорыч. — Это опять Соломин.
— Одно другого не касается.
Петушков достает из нагрудного кармана гимнастерки лист бумаги, разворачивает его.
— Вам в роте этот приказ читали? «В условиях жесточайшего голода, — читает он, — мародерство будет расцениваться как пособничество врагу, как подрыв авторитета Советской власти и караться высшей мерой наказания — расстрелом».
Гнетущая тишина воцаряется в избе. Становится слышно, как дождь барабанит в стекло.
Мародеры стоят, низко опустив головы. Испуганно смотрит старуха.
— Как это? — Она подходит к столу, тянет за рукав одного из командиров. — Я почему пожалилась-то?! Чтоб постращали их, чтоб не озоровали больше… Как же стрелять-то?
Все молчат. Бабка чувствует, что за этим нежеланием отвечать скрывается что-то страшное. Она семенит к подсудимым, пробует подтолкнуть их к двери.
— О-ох, сынки! — ноет она. — Не будут они больше. Вот вам крест. Пропади она пропадом, эта брюква. — Старуха заплакала. — Простите их.
— Птуха, — с досадой говорит Локотков, кивает на старуху. — Вы, идите, бабуся, мы уж тут сами…
Птуха подходит к старухе, берет за плечи, ведет к двери.
— Не будут они больше. Вот вам крест, не будут, — оборачивается к дверям, плачет старуха.
Двери за старухой закрываются.
— Какое примем решение, товарищи? — тяжело спрашивает Петушков.
Молчат командиры.
Молчит Соломин.
Смотрят баба и мальчик из-за занавески.
Локотков опять встречается с ними глазами. Встает, подходит к закутку. Задергивает линялую занавеску. Потом, прихрамывая, возвращается на свое место. Теперь все смотрят на него.
— Расстрел, — глухо говорит Локотков.
Перед камерой проплывают голые мокрые ветки деревьев, серое небо в лохмотьях туч. Сухо трещит залп. Камера застывает в неподвижности.
Далекие избы, околица деревни. Медленно расходятся люди.
Локотков и Петушков идут рядом по улице деревни мимо черных домов, пепелищ.
— Еще пару недель — и отряду крышка, — говорит Петушков.
— Если б я был Иисус Христос, я б из камней хлебов понаделал… — устало отвечает Локотков.
Через грязное стекло грузовика и застывшие «дворники» видна дорога, идущая впереди лошадь, к хомуту которой привязана тяжелая борона. Спина полицая. Полицай идет в стороне, держит в руках длиннющие вожжи. Борона рыхлит землю перед грузовиком.