— Я вам приказываю!.. — повышает голос майор. Ерофеич поворачивается к Лазареву, улыбается криво и виновато.
— Ты это… извини, кум…
Он нерешительно расстегивает шинель Лазарева, достает «вальтер», вертит его в руках, не зная, что с ним делать. Петушков забирает пистолет. Ерофеич смотрит на Лазарева, еще раз говорит:
— Извини, кум…
Лазарев вскидывает голову, смотрит в глаза майору. Петушков отвечает непримиримым, холодным взглядом.
— Ведите его, — кивает он Ерофеичу.
Лазарев поворачивается и идет по улице. Ерофеич плетется за ним.
Стремительно вращается пропеллер самолета.
Горят костры. Мимо костра несут на носилках раненых. Их несут к самолету. Чей-то голос говорит:
— На большой земле хорошо-о! На белых простынях валяться будешь. Куриный бульон лопать…
У самолета стоит Иван Егорыч, следит за погрузкой. Неподалеку от него у костра под охраной партизан стоят, очевидно ожидая погрузки, два немца. Высокий, сухопарый офицер и коротышка-солдат, знакомый нам по допросам. Солдат обут в лапти. Он смотрит на конвоира. Неожиданно произносит с яростью в голосе:
— Рус карашо! Гитлер капут!
— Шустрый! Выучился… — усмехнулся конвоир. Офицер поворачивается к солдату. Говорит негромко и зло. Солдат съеживается под его взглядом.
— Ну-ну, — строго говорит офицеру Локотков. — Ты тут не шибко разоряйся.
Что-то привлекает внимание Локоткова. Он оборачивается.
Из глубины аэродрома мимо костров мчатся розвальни. Подлетают к самолету. С розвальней соскакивает Инга. Телогрейка расстегнута. Платок сбился с плеч. Бежит к Локоткову:
— Иван Егорыч… там… Лазарев повесился!
Локотков ошалело смотрит на Ингу. Потом поворачивается, бежит к розвальням. Розвальни разворачиваются, мчатся по аэродрому.
Напряженное лицо врача. Руки врача давят Лазареву на грудь. Запрокинутое, неподвижное лицо Лазарева. Над врачом стоит Митька. В вытянутой руке держит керосиновую лампу без стекла. Неровный свет освещает землянку, плечи врача, вытянутую на топчане фигуру Лазарева, заледеневшие стены, людей, толпящихся у входа. Расталкивая людей, вперед проходит Локотков. Останавливается, смотрит. Чей-то голос бубнит:
— Ну, скажи, меня будто толкнул кто… То он все из угла в угол ходил…
Врач поднимает голову, говорит раздраженно:
— Да откройте же двери… Сколько раз просить можно?!
Рассвет. Редкий лес, землянки партизанского лагеря. Кто-то слепил снежную бабу, и она, как часовой, стоит с палкой в руке. Камера отъезжает, теперь этот пейзаж виден через выпиленное в бревнах окно, забитое скобой.
В землянке двое — Локотков и Лазарев. Лазарев полулежит на топчане, привалившись спиной к стене. Локотков сидит на сосновом чурбане напротив.
— Он меня допрашивать начал, — с трудом говорит Лазарев. — Говорит: «Ты убил Соломина, сознавайся…» Как-то так дело повернул, и ответить нечего.
— И ты сразу в петлю полез, как нервная девица, — перебивает его Локотков. — Не так надо, лейтенант, не так. Жизнь, друг-товарищ, знаешь какая штука… Ежели поддаваться, она тебя враз заломает.
Лазарев смотрит на Локоткова. Потом зло усмехается:
— А я наврал вам…
— Про что?
— Меня не сонного в плен взяли…
— Так… Интересно… — медленно говорит Локотков. — А как же?
— Мы из окружения выходили… Десять суток втроем к линии фронта шли… Встретилась нам деревня… Я посмотрел, вроде никого… Ну, мы и пошли… От голодухи уже совсем ничего не соображали… Помню только бабу у околицы… Как-то странно она на нас смотрела… Оглянулся, а за нами уже фрицев двадцать идут… Они по одному из домов выходили и шли… Смеяться они стали. За животы держатся и ржут. Ребята за оружие схватились… Убили всех…
Локотков слушает, курит. Спрашивает:
— А что ж тебя не убили?
— А я руки вверх поднял… — нехотя говорит Лазарев.
— Да, парень…
— Потом нас танками гнали, — продолжает Лазарев. — Мы впереди бежим, а за нами танк. Кто упал, тот под гусеницы…
Локотков молчит, гасит цигарку. Прячет окурок в карман.
— Ладно, отдыхай, — говорит он. — Завтра у тебя трудный день будет. Из Карнаухова эшелон с про довольствием утром в Германию отправляют… Так вот… эшелон этот в другую сторону пойти должен, понимаешь?
— Понимаю.
Бросается под колеса машины белое, в выбоинах, шоссе.
— Вчетвером поедете… — спокойно говорит голос Локоткова. — И погибнуть вам, Лазарев, нельзя. И без вести пропасть тоже нельзя… Тебе эшелон пригнать надо… Чтоб люди это подтвердить могли, понимаешь?
Всходит солнце. Черный «оппель» несется по дороге.