Соловей
«Что соловей? Замолкнет и все – серая птичка». Когда увидела Левика впервые, я так и подумала: «серая птичка».
Мы сидим у него в студии. Левик – это невысокий молодой человек, лет двадцати семи, у него худющее тело и никогда не было девушек. Зато он довольно известный, многообещающий фотограф. И мужчин у него было намного больше, чем у меня. Последние полгода он похудел в два раза и что-то всегда один. Уж не заболел ли? Но об этом я стесняюсь поинтересоваться, спрашиваю, что он думает о птицах.
– Вчера я читал «Замок» Кафки, и в форточку влетел голубь.
Перехватив мой озадаченный взгляд, он продолжил:
– Ничего в комнате не пострадало, полетал, ударился пару раз в стекло, потом я раскрыл раму и он вылетел наружу.
– А кто в квартире был кроме тебя?
– Я был один, раздумывал насчет нашей выставки, читал.
Что-то холодное тоскливое растеклось по мне после этого. Иногда, в кошмарных тяжелых снах, разглядывать которые приходится сквозь завесу тумана и дыма, мне видится птица, влетающая в комнату, я с ужасом наблюдаю сизое или серое тело под потолком. Я просыпаюсь, тяжело дыша, в холодном поту, обвожу безумными глазами свою комнату, ищу возможность поскорее забыть ужасный сон. Боюсь ли я смерти? Да, в той же самой степени, в какой ее боится любой человек. Но почему-то мысль о том, что птица влетела в квартиру, вызывает у меня панический ужас. Ведь это предвестник, знаменье скорой смерти. Как не подлежащий обжалованию приговор.
Лева почувствовал, что мне нехорошо. Он срывается наливать воду в белый японский чайник, чтобы сделать кофе. Два часа назад я с радостью спешила сюда. Мы обсуждали предстоящую выставку. Там будут его и мои работы. Несколько фотографий птиц в самых неожиданных ситуациях. Мы решили сделать не просто таблички с названиями, а маленькие статьи-комментарии к фотографиям.
Лева появляется с двумя чашками кофе, мы сидим на диване-пуфике ярко голубого цвета, помещение освещено извилистой лампой на серебристой ноге, от которой свисают изогнутые светильники-цветы с гнущимися стебельками, похожими на шланг душа. Вон там, на больших мраморных квадратах кафельного пола лежит Левин фотоаппарат, из углов залы, в центре которой небольшая белая сцена, на нас смотрят слепые потухшие прожекторы. Левины фотографии печатают в глянцевых журналах Москвы, летом в Гамбурге прошла его персональная выставка, но, судя по всему, сейчас уже все это Левика мало радует. Вот он ставит чашечки кофе на черный мраморный столик, отодвинув на край пепельницу, похожую на бесформенный слиток серебра. У него тоскующие водянистые глаза. И остались-то от него, кажется, одни глаза. А ноги нужны, чтобы глаза передвигались в пространстве.
Орлы
Еще доля секунды и меня здесь не будет, меня не будет нигде. Я – ощущение, наполненный гелием шар, привязанный, скажем, к железной спинке кровати. Рано или поздно ниточка оборвется или кто-нибудь отвяжет ее. И тогда ничто не остановит, я скакну к потолку, легкая, пачкаясь в побелке, буду двигаться к окну, сквозняк прогонит прочь, я полечу выше и выше, в серо-молочную высоту зимнего неба.
Когда Зевсу надоедал его Олимп, вечно прихрамывающий, ворчащий из-за отсутствия супруги-Афродиты, перепачканный сажей Гермес, когда нектар казался приторным, а небо – жестким, Зевс швырял в угол свой молниемет и превращался в орла. Превратившись в орла, широко раскинув крылья, вытянув шею, он кружил над землей, камнем падал в какой-нибудь уютный дворик, где ребенок играл в песке. Он хватал ребенка своими мускулистыми лапами с когтями и уносил на небо. Так появлялся новый слуга.
Какие-то тиски сжимают повсюду. Пытаюсь представить эти тиски. Пытаюсь перевести ощущение в образ. Четко вижу свою маленькую фигурку, зажатую в когтях огромной птицы. Ее цевка с массивным серо-черным когтем вдавливается на уровне моего желудка. Чешуйчатая кожа серо-коричневой ноги и массивное тело, которое я не могу увидеть. Большая сильная птица несет меня куда-то. Дружим мы с ней или нет, не известно. Я приблизительно знаю, чего хочу, но не знаю, чего хочет от меня она, потому что никак не могу увидеть ее целиком. Да и кто видел ее, может быть, только Христос. Моя птица отнюдь не белый голубь, появляющийся из разверзшихся облаков. Пытаюсь представить ее. Но почему-то, вместо воображаемой птицы, вижу перед глазами белого гипсового орла с моста Муссолини, гордо сидящего над Тибром. Страшное тянет меня опять?