- Я жду, - сказала Магдалена. - Ты все еще в рубашке.
- Вы хотя бы намекнуть можете, зачем мне снимать рубашку? - спросил он. - Видел, что вы можете делать с клеймом. Не хочу объяснять фаллической формы ожог третьей степени школьной медсестре.
- У меня нет намерения клеймить тебя. Не сегодня.
- Это связано с кровопусканием?
- Все связано с кровопусканием, если в этом участвуем мы с тобой.
Он все еще не предпринимал никаких шагов, чтобы раздеться. Вздохнув, Магдалена покинула комфорт своей большой кровати и подошла к нему.
- Вот. Я помогу.
Сначала она сняла его жакет и повесила его на угол своей ширмы. Потом расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки и ждала, что он что-то скажет. Он молчал.
- Не в твоем стиле стесняться, - сказала она. - Ты знаешь, что у тебя потрясающее тело, хотя на мой вкус немного худоват.
- Моя сдержанность не проявляет ни трусости, ни скромности. Сегодня я чувствую себя уязвимым, и я бы предпочел, чтобы вы не пользовались моим нынешним состоянием.
Магдалена рассмеялась ему в лицо. Громко.
- Вы не верите мне? - спросил он.
- Нет.
Он скрестил руки за спиной. - Я бы тоже не стал.
Магдалена расстегнула остальные пуговицы на его рубашке.
- Ты, правда, чувствуешь себя уязвимым или снова играешь со мной? - спросила она. У них с Маркусом еще не было беседы, где один из них не пытался играть с мозгами другого. Она дошла до того, что сказала ему, что умирает от рака, чтобы увидеть его реакцию. Он зашел так далеко, что признался ей в любви и пообещал, что оставит иезуитов ради нее. Она почти поверила ему, и, когда он признался, рассмеялась чуть ли не до слез. Если он говорит, что чувствует уязвимость, это возможно по двум причинам: он правда ощущал себя уязвимым, или он хотел поиграть с ее мозгом. Первое возможно, но маловероятно. Скорее всего, второе.
- Пока вы продолжаете меня раздевать, понятно, что мой ответ на этот вопрос неактуален.
- Не важно. Я просто забочусь о своем желании увидеть тебя без рубашки больше, чем о твоем желании остаться в рубашке.
Он тяжело выдохнул, когда Магда вытащила из пояса рубашку. Она отпустила полы рубашки и взяла по очереди его руки и расстегнула манжеты.
Но она не сняла рубашку, пока нет. Она прижала ладони к его груди.
- У тебя колотится сердце. Я заставляю тебя нервничать, - улыбаясь, сказала она.
- Вы заставляете меня очень сильно нервничать.
- Ты нервничаешь или возбужден?
- Вы сами можете сказать, возбужден ли я.
Она посмотрела вниз. Жаль.
- Тогда нервничаешь. Переживаешь, что я причиню тебе боль?
- Был бы лицемером, если бы не боялся. Катерине я часто причиняю боль.
- Катерина мазохистка. А ты не мазохист.
- Но я ведь здесь, верно?
- Дерзкий. - Она провела ладонями от его ключиц до талии и обратно вверх. Она не задерживалась на каком-то конкретном месте. Она просто хотела познакомиться с его телом, с его кожей. В тот день на яхте она только наблюдала за ним обнаженным, наблюдала, как он ходит у борта яхты. Она не трогала. Теперь она хотела прикоснуться.
- Думаю, во мне должны быть некие мазохистские наклонности, чтобы присоединиться к иезуитам.
- Почему? - спросила она и стянула рубашку с его плеч, по рукам. У него была теплая кожа, гладкая, какая только может быть у двадцатилетнего парня.
- Я чувствовал призвание. Не могу этого объяснить.
- Хотел бы ты не чувствовать этого призвания? - спросила она, вытянув перед ним рубашку, а затем резко бросила ее на пол.
- Не часто, но иногда.
- Расскажи мне когда.
Она провела ладонями вверх и вниз по его рукам. У него были чудесные руки - прекрасные твердые бицепсы, четко очерченные даже в спокойном состоянии. Очаровательные вены от кистей до локтей. Она видела, как пульсирует пульс на правом запястье. Желание укусить эту трепещущую вену едва не поглотило ее.
- Когда я сижу в классе и меня заставляет учить то, что уже знаю, священник, который, скорее всего, не узнал бы Иисуса, подойди тот к нему и ударь по лицу деревянной палкой с гравировкой «Привет, я твой Господь и Спаситель» на трех языках.