— Хочешь поедем сейчас?
— Да.
Так мы грузимся в машину. Знаю, что возможно это неправильно, возможно так я его травмирую, но Август настолько решительный, собранный и смелый в эту самую секунду, что, кажется, все я делаю правильно. Забавно, но даже когда мы идем по коридору: мне страшно, а ему нет. Сын останавливается напротив двух крупных мужчин, смотрит на них снизу вверх и говорит:
— Я пришел к папе. Дайте пройти.
Я даже усмехнуться не успеваю, узнавая в нем себя, а вот охранники улыбаются и пропускают нас. Твердой походкой Август заходит в палату, но останавливается, не доходя до кровати. Я смотрю сейчас только на него — как меняется его лицо, настроение, чтобы в любой момент быть рядом, но этого не требуется. Он подходит ближе, потом забирается на мое кресло, сжимает его руку и шепчет.
— Он поправится, мам. Он у нас сильный, и он обещал, что меня не бросит. Папа будет в порядке.
Я закрываю лицо руками и снова плачу, правда лишь до момента, как не получаю строгий выговор:
— Не плачь, мам. Он сильный, ты тоже должна быть сильной.
Правда, дорогой. Я должна. Поэтому это был последний раз, когда я плакала в этой палате.
Месяц спустя
Меня будит звонок. Сон и без того нервный, совсем невесомый как будто, поэтому я вскакиваю сразу и снимаю:
— Да?!
Сердце бешено колотится. Мне кажется, что я непременно услышу что-то плохое, но вместо этого Матвей радостно говорит:
— Он пришел в себя!
Дорогу я совсем не помню, но уверена, что быстрее, чем я, в эту больницу еще никто не приезжал. Залетаю, как бешенная, в зал ожидания, и вижу там всю семью в сборе: мои родители, Арнольд, Лекса с Аленой, Матвея и пузатую Лилиану. Но смотрят они на меня как-то странно…слишком странно.
— Что случилось?!
— Эм…
— Что «эм…»?! — передразниваю Лекса, но потом отступаю на шаг и шепчу, — Нет…вы сказали…
— Так! Спокойно! — рычит отец, потом встает и подходит, чтобы передать какие-то бумаги, — Они просто мнутся и не знают, как тебе сказать. Вот.
Читаю, но смысла не улавливаю, поэтому хмурюсь сильнее. Чтобы дошло — мне требуется, наверно, долгих минут десять, а то, что я чувствую — вполне закономерно.
— Он совсем…
Злость захлёстывает жесткой волной, которая сама несет меня в сторону палаты. Я не слышу и не вижу никого, чуть ли не с ноги выношу дверь, и ору:
— Какого хрена?!
Марина украдкой стирает слезы, смотрит на Макса, а тот отворачивается.
Он реально пришел в себя, а я чувствую дикий коктейль: радость, вместе с ним злость, даже ярость. Не думала, что после всего, он выкинет что-то, что заставит меня снова хотеть его убить, но, кажется, привычки не умирают, даже если мы почти оказываемся на том свете.
— Оставишь нас?
Его сестра кивает, проходит мимо, мимолетно взглянув с таким странным сочувствием, за которое мне хочется ударить и ее. Мы не говорили, кстати. После моих обвинений и всего того, что случилось — ни разу. То ли это слишком сложно, то ли странно, то ли все вместе, а может просто смысла не имеет — я без понятия, и мне плевать сейчас.
— Что это все значит?! — повторяю вопрос, но шепчу, Макс же пристально смотрит на меня, потом тихо отвечает.
— Это документы на развод. Ты читать разучилась?
Такого я уж точно не ожидала. В моем воображении снова все рушится: я ведь эту сцену представляла себе миллион раз, и в ней каждый мы целуемся и радуемся, а не вот это вот все.
— Нет, — грубо отвечаю, захлопнув за собой дверь, — Не разучилась. А ты не оглох во время своей чертовой комы?! Какого хрена?!
— Я все сказал тебе в аэропорту.
— Ты врал.
— Уверена?
— Да. Перед тем, как ты чуть не умер, ты сказал правду.
Макс отворачивается. Он морщится, когда немного шевелится, но отважно молчит — ни слова. Тогда я делаю аккуратный шаг, теряя всю свою злость, и шепчу.
— Прекрати, Макс. Зачем ты это делаешь?
— Просто подпиши чертовы бумаги, Амелия.
— Нет.
— Нет?! — злобно усмехается, а потом повышает голос, — Ты только и мечтала, что о свободе! Я тебе ее даю! Подписывай эту херню и вали отсюда!
— Я сказала — нет!
— Вали отсюда. Я не хочу тебя больше видеть, и быть с тобой не хочу! Все кончено!
— Ах так?! Пошел ты! Ты заставил меня выйти за тебя, теперь будешь терпеть, пока я не решу, что все кончено!
— Кем ты себя возомнила?!
— Твоей чертовой женой, козел!
Градус нарос просто максимально, и мы, не смотря ни на что, снова тяжело дышим и яростно сверлим друг друга взглядом, пока я не стухаю. Смотрю на документ, потом на него, и тихо, рвущимся голосом, спрашиваю:
— Зачем ты это делаешь, Макс?
— Да потому что мне предстоит сложная операция, твою мать! Которую я могу не пережить! Или стану калекой! Ты это понимаешь?! Ты говорила вообще с врачом?!
Знаю. Понимаю. Говорила. Осколок от пули застрял у Макса в теле, и его надо срочно вытащить. Они не могли тогда, потому что он был совсем в плохом состоянии, поэтому нужна была кома. Дать немного времени прийти организму хотя бы в подобие нормы, но из-за ожидания увеличились риски осложнений. Это было очень непростое решение, но, к сожалению, единственно верное. Более серьёзное вмешательство на тот момент, он бы просто не пережил.
— По-другому было нельзя.
— Я знаю, — бесцветно соглашается, а потом отворачивается к окну, — Но я слишком долго был эгоистом, а теперь…Я не готов обрекать тебя на жизнь с убогим.
— Ты…
— Подпиши бумаги, Амелия, и уезжай в Питер. А лучше в Японию к Августу. Марина сказала, что он там с нашими родителями…будь там с ним. Ты ему нужна.
— А тебе нет?
— Амелия…не усложняй. Ксению до сих пор не нашли, ты здесь в опасности. Если я выживу и приду в норму, я приеду за тобой и снова попрошу твоей руки. Нормально. Как ты того достойна, но…Сейчас. Сейчас не то время. Прости.
Смотрю на бумаги, хмурюсь. А потом рву их.
— Что ты делаешь?!
Рву еще раз. Откидываю их и смело встречаюсь с ним взглядом. Подхожу. Беру за руку. Макс молчит, я, стерев предательскую слезу, слегка улыбаюсь, а потом присаживаюсь на кресло и касаюсь его ладони губами, шепчу.
— Ты такой придурок, когда я перестану удивляться вообще?!
— Амелия…
— Я люблю тебя.
Макс молчит, а я поднимаю на него взгляд, потом сама поднимаюсь и присаживаюсь на край постели. Касаюсь щеки. Он такой же красивый, но мне плевать на это — главное, что он смотрит на меня, и я вижу снова его необычные глаза. Любимые. Родные. Этому я слегка улыбаюсь, снова быстро стерев слезы, которые клятвенно обещала не лить, но они меня по-прежнему предают.
— Знаешь? Всегда, когда я это говорила, ты…не слышал, наверно, но…я тебя правда люблю.
— Я знаю, и я помню каждое твое слово.
— Зачем ты меня отталкиваешь?
— Я не хочу, чтобы ты страдала.
— Тогда прекрати. Сейчас.
— Амелия…
— Я тебя никогда не брошу. Больше никогда.
— Все может плохо…
— Ты меня любишь?
Он ни на миг не медлит.
— Никогда не перестану.
— Ты сказал, что будешь любить меня любой. Это тоже правда?
— Абсолютная.
— Тогда почему ты думаешь, что я не буду?
— Знаю, что будешь, но не хочу…
— Семья — это не только крутой секс на берегу моря, Макс. Когда сложно — это тоже семья. Это особенно семья.
Слегка касаюсь его губ, но сама смотрю ему в глаза и добавляю.
— Ты обещал мне дочку. И свадьбу. Александровские всегда держат свое слово.
— Ты действительно хочешь провести всю жизнь рядом с калекой?
— Ты не станешь калекой, а даже если и да — мне плевать. Я хочу провести всю свою жизнь рядом с мужчиной, которого так сильно люблю, что дышу без него через раз. Рядом с мужчиной, который любит меня еще больше. Ты с этим справишься?
— Ты уверена?
— Абсолютно.
Целую его. Наконец-то. Черт! Я так долго об этом мечтала, что углубляю поцелуй, а отстраняюсь с большим трудом, страшась причинить боль. Макс жмурится. Кажется, это все равно произошло, и мне страшно — я оглядываю его всего: