— Закрой рот.
— Опять? Когда я говорю правду, которую ты не хочешь слышать, ты меня затыкаешь? Но так же и есть. Макс меня любит, и ты поняла это еще тем летом. Потому что тогда все изменилось. Тогда он порвал с тобой окончательно, не смотря на все обещания. Ты знала, что он больше никогда с тобой не будет, и твоим он не будет. Тебя это задело.
Ксения резко вскакивает и наставляет на меня пистолет, но в эту же секунду вскакивает Макс и направляет на нее свой.
«Это пуанта, дорогая…», — думаю про себя, глядя ей в глаза, — «Ты в ловушке.»
На стене за ней пробегает красный огонек. Он медленно, чтобы его заметили, следует по прямой, пока не добирается до ее сердца, откуда больше не двигается. Ксения за ним наблюдает пару мгновений, потом усмехается и поднимает глаза на Макса, а он тихо говорит.
— Опусти оружие, Ксюша. Тебе помогут.
— Мне не нужна твоя помощь…
— Я не хочу этого, правда. Не смотря на все, что ты сделала — я этого не хочу. Тебе нужна помощь профессионалов. Отступи — и я тебе помогу.
— Ты должен был спать… — очень тихо говорит она в ответ, всхлипывая натурально, — А когда ты бы проснулся, снова увидел — кроме меня тебя никто не будет любить. И она не любит! Она сбежала! Она сбежала от тебя, она не думала, что делает! Ей плевать! Ты был убит пять лет назад, и только я была рядом!
— Поэтому я хочу помочь тебе, Ксюша. Потому что обязан. Но если ты не опустишь пистолет, я выстрелю, клянусь.
— Ради нее?! Она ради тебя никогда не пойдет на жертвы, как я! Она не будет терпеть!
— Ей не придется терпеть. Амелия любит меня, и я люблю ее любой.
— Любым любит?! Она просто не знает, что ты делал…
— Вообще-то знаю, — тихо говорю я, а потом смотрю на Макса и в который раз сжимаю его руку, — Он мне все рассказал.
Ночью
Я лежу с Максом на одной кровати, а дождь отбивает каплями какой-то свой, первородный ритм. Мы молчим. Слушаем. Он мерно гладит меня по волосам, а я слушаю спокойное биение его сердца и наконец тихо говорю.
— План, конечно, не идеален…
— План говно, но я понял твою мысль: выбора нет.
— Она придет, когда ты будешь уязвим, Макс. Она всегда так делает…
— Да…наверно, ты права. Мы должны закончить это.
— Да. Нам нужно думать о твоем здоровье сейчас, а не об этой сумасшедшей. Все новостные порталы уже прогремели о твоей операции — она точно придет. И я убеждена, что ей кто-то помогает. Попробуем это выяснить.
— Я понимаю.
— Но?
— Но мне это не нравится, очевидно.
Отрываюсь от его груди и перекладываю голову так, чтобы смотреть ему в глаза. В них я сразу считываю стыд, а еще страх, поэтому хмурюсь.
— Что тебя беспокоит?
Молчит, но я пытаюсь снова.
— Макс…
— Мое прошлое.
— В смысле?
— Я сделал много плохого, и юность моя — это сплошной треш. Не хочу, чтобы ты это знала.
— Но ты боишься, что она мне расскажет?
— Она знает, что я боюсь этого, так что да. Я уверен, что она тебе расскажет…
— Может тогда ты сам?
— М?
— Расскажешь?
Глава 19. Принятие
Все хотят Аргентину. Место, где всё можно начать с чистого листа. Но правда в том, что Аргентина… это просто Аргентина. Не важно куда мы едем, мы берем с собой себя самих со всеми недостатками. Так дом — это место, куда мы направляемся, или откуда бежим… только чтобы спрятаться в местах, где нас примут. Место, которое можно назвать домом — это то, где мы наконец можем быть теми, кто мы есть.
Декстер (Dexter)
Амелия; 23
Я сижу напротив Макса, уперевшись спиной в изголовье кровати. Он молчит. Молчит он уже достаточно долго, минут пятнадцать по внутренним ощущениям, и я не знаю, собирается ли вообще что-то говорить. Он не сказал ни да, ни нет, но я не хочу на него давить. Вряд ли меня можно чем-то удивить, я примерно представляю, что творится в закрытой, супер-элитной школе, потому что знаю, что происходит в высших кругах общества на самом деле. Грязь, похоть, вседозволенность — это основные атрибуты. Таким людям все сходит с рук, а значит они могут позволить себе все, что угодно.
Но я совру, если скажу, что не хочу, чтобы Макс оказался далеко от этой грязи, хотя и понимаю: он был скорее в самом эпицентре. Глаза сами собой цепляются за кольцо. Оно мне, конечно, не нравится до сих пор, но я его не снимаю, а Макс вдруг тихо говорит.
— Если ты захочешь снять его, я пойму.
— Я не сниму его, пока ты не купишь мне новое.
— Я имею ввиду, после того, что ты услышишь. Насовсем.
Смотрю ему в глаза, но он свои уводит и теперь сам изучает руки, хмуря брови. И начинает…
— Когда я впервые приехал в школу, мне было всего семь лет. Это было страшно, если честно, я дико волновался. До этого мы обучались дома, а тут было столько людей, моих сверстников и…я как-то потерялся. Ты сказала, что Август напоминает тебе меня? И ты была права, Амелия, я таким и был. Стеснительный, даже пугливый и обособленный.
— Тебе нужно было больше времени, да? — слегка улыбаюсь, потому что знаю: Августу оно нужно, и Макс это подтверждает, отвечая мне тем же.
— Да. Привыкнуть к новому и все такое, но ты же понимаешь: дети, они чаще всего жестокие, особенно когда сами волнуются.
— Понимаю…
— Меня плохо приняли, точнее…мне сложно было найти общий язык с одноклассниками, и первым, кто ко мне подошел был Арай. Он мой лучший друг с самого начала, можно сказать, и я ему многим обязан. Ты же его знаешь, он весь такой…коммуникабельный, и у него, в отличии от меня, сложностей и страха новое место не вызывало. Он был, как рыба в воде, и меня подтянул.
— Так ты стал всеобщим любимцем?
— Вообще, им был он. Я…скорее был его тенью.
— Никогда не поверю.
Макс тихо усмехается и пару раз кивает, но потом просто жмет плечами и смотрит мне в глаза.
— Если бы на тот момент распределяли роли, кто будет Бэтменом, а кто Робином, я был бы вторым.
— И что же изменилось?
— Ксения. Когда она приехала, все изменилось. Она постоянно говорила мне, что я лучше всех остальных, а когда ты мелкий, злой и одинокий, по большей части, поверишь во что угодно. Так я стал жестоким. Я издевался над своими сверстниками — она это поощряла. Даже не так…она подталкивала меня к жестокости, будто ей это нравилось, и самое противное — мне тоже нравилось. Впервые в своей жизни, я почувствовал себя сильным. Из-за отца я вечно чувствовал себя размазней, а тут все изменилось, и мне это нравилось.
— В этом нет ничего удивительного, Макс.
— Знаю, но сейчас, спустя столько времени, я обо всем этом жалею. О каждом своем слове — жалею, а о том, что делал потом…
— Что ты такого сделал? — тихо спрашиваю, потом даже подаюсь чуть вперед, — Ты так говоришь, будто ты кого-то насиловал. Это так?
— Нет.
Обрубает он сразу и жестко. Холодом аж повеяло, так что я обратно отклоняюсь невольно — скорее внутренне хочу защититься. Слишком он на меня смотрит…строго.
— Я никогда и никого не насиловал, Амелия. Это неприемлемо. Единственное, что дал мне отец — этот постулат. Никогда и никого не сметь принуждать к сексу. Так отнять у человека его независимость, это все равно, что убить.
— Ты говорил…что он с твоей мамой…эм…
— Я помню, но…все несколько иначе обстояло, на самом деле. Мы с мамой много говорили об этом включительно, и она сказала…что отец никогда этого с ней не делал. Я сначала не поверил, но в детстве многое казалось иначе…сама понимаешь.
— Но он ее бил?
— Да. Этого она не отрицает.
Он это не отрицает тоже.
— …В общем, спасибо хоть на этом, как говорится. Я пусть и конченный, но не настолько…
— Не говори так…
— Все всегда было по доброй воли, — будто не слышит меня, продолжает, — Хотя это не значит, что…это то, чем можно гордиться.