После разговора с бабушкой Тома долго не могла уснуть. Ехать к незнакомым людям ей совсем не хотелось, но еще сильнее ее занимал вопрос: будут ли они с Тасей ценить воспоминания друг о друге, и найдется ли такое воспоминание, которым можно будет дорожить?
***
В следующее воскресенье Тома объявила подругам о своем отъезде в Смоленскую губернию. Она не на шутку переживала, что они обидятся за то, что она бросает их одних, но все, в особенности попадья и Тася, были за нее искренне рады.
- Конечно поезжай! за Дом не беспокойся, все будет хорошо. Я сама за всем пригляжу. Иные барышни из театров, вернисажей не вылезают, а ты тут с нами света белого не видишь. Утром учеба, днем подготовка к вечеру, вечером – Олимпиада Марковна. Езжай давай и ни о чем не беспокойся!
И только Вера немного застенчиво, будто стыдясь чего-то, спросила:
- А как на долго ты, Тома, уезжаешь?
- На все лето, к сентябрю вернусь.
-Так значит мы с тобой и уже не свидемся.
Все присутствующие как зачарованные теперь смотрели на Веру.
- Мы в следующем месяце уезжаем в Варшаву, Митя уже и билеты взял…
Рада, Тома, попадья и Катька тут же принялись поздравлять Веру, расспрашивая ее на перебой о их Митей планах.
И только Тася тихо стояла в углу.
***
Спустя пару дней Олимпиада Марковна вручила Томе отрез удивительного муслина нежно бежевого цвета. По словам бабушки, лето самое лучшее время выходить в общество, так как платья и наряды в летний сезон, да еще и загородом, требуются самые простые. Но хотя бы одно нарядное платье иметь все-таки нужно.
Помимо отреза ткани пожилая дама подарила внучке шелковые перчатки, жемчужный гребень и кружевной зонтик. Особенно Томе понравился этот зонтик. В пасмурном Петербурге толку от него не было никакого, но нарядность узора, отполированная до блеска деревянная ручка, во всем этом чувствовалась история. Тома буквально видела, как Олимпиада Марковна гуляла под этим зонтиком по Монмартру, как легко и изящно приподнимала его, чтобы поздороваться с попавшимися ей на пути знакомыми. Этот зонтик был так очаровательно бесполезен, так сильно не вписывался в обычную жизнь Томы, что ей ужасно захотелось под ним пройтись и в какой-то момент поездка к Ипполинарии Матвеевне перестала казаться чем-то страшным.
Не желая тратить деньги на портного, Тома отнесла муслин Вере. Та долго дивилась качеству и цвету ткани. Глаза у девушки так сильно при этом блестели, что Тома не удержалась и сказала, что если Вера придумает, как половчее разложить выкройку, то может у нее два платья выйдет: одно для Томы, другое – подвенечное для Веры. Услышав это предложение, суровая скабарка разрыдалась, и весь вечер прошел за разговорами о двух предстоящих поездках: Вереной – в Варшаву и Томиной – в смоленское имение. Тома припоминала все, что знала про Польшу, Вера клялась, что никогда никого из девушек не позабудет, просила ей писать и буквально светилась счастьем. Поддавшись всеобщей радости, даже скептически настроенная Тася включилась в разговор и казалось более не испытывала недоверия к штуденту и его планам.
К слову, платья у Веры получились замечательные. Примеряя свое, Тома даже не сразу узнала себя в зеркале. Было видно, что Вера расстаралась на славу и каждый стежок, каждая складочка на подоле была сделана с любовью. Прощаясь с Томой, Вера снова плакала, но слезы эти были скорее слезами радости и то, с какой уверенность подруга смотрела в будущее, заставляло Тому верить, что все у них будет хорошо.
***
Тамара прибыла на станцию Вязьма около полудня. Дорога показалась девушке до крайности утомительной, так как ее, как в прочем и любую путешествующую в одиночестве девицу, постоянно донимали расспросами и совершенно неуместной, по мнению Томы, опекой. Конечно, одну бы ее бабушка не отпустила, поэтому аж до Москвы Тамара ехала в сопровождении Вепрена, который навещал там каких-то дальних родственников. В Москве же Томе следовало бы подыскать другого провожатого, но сама девушка необходимости в том не видела, а потому нагло наврав Вепрену про какого-то троюродного брата, который сядет на следующий станции, быстро впрыгнула в вагон, оставив не шибко расторопного городового одного на пироне.