Дрожащей от волнения рукой, не переставая извиняться, Феня вытащила из кармана парадного накрахмаленного фартучка маленький конвертик из самой дешевой, изрядно посеревшей бумаги.
Поняв, что перед ней письмо от Таси, Тома так взволновалась, что жестом приказала Фени уйти, чего раньше себе никогда не позволяла. Тут же, начав распечатывать конверт, она поняла, что дойти до комнаты уже не сможет, так сильно ей хотелось прочесть письмо. Тамара отправилась в небольшой сад, вход в которых находился слева от дома, вдали от шумной веранды. Присаживаясь на скамейку, она уже читала первые сроки.
«Любезный друг, Трафимка!
Мы все очень рады, что твои новые знакомые оказались хорошими людьми. Нам тебя очень не хватает, но ты там из-за нас не грусти! У нас все хорошо. Вчера вон стекло новое в Радкиной комнате вставили, то, что по пьяному делу купчишка заезжий вынес. Стоит хорошо, будто всегда там и стояло. Больше от гостей ущерба не было».
Дальше подчерк менялся, из неразборчивого, но по-детски старательного он становился суматошным будто бы теперь Тася уже не заботясь о чистописании.
«… Пока я тут писала всякие глупости, к нам пришла беда. У Катьки французску нашли. К публике она не выходила со времен как мы Зойку прогнали, потому вроде как нас пока не закроют, ну да этого ли сейчас.
Первой что-то заподозрила попадья. Попросила сводить Катьку на осмотр. А уж когда выяснилось. Ревели все. А что толку то? Попадья сказала, что повезет Катьку в какой-то дальний скит для немощных. Говорит, покойного сына туда вести собиралась, а вот теперь Катьку повезет. Мы с девками решили ей крестик купить серебряный, на цепочке, как она всегда хотела, деньги я взяла из тех, что на ремонт печки были отложены, ты уж не взыщи.
Да, забыла совсем - за день до Катькиного осмотра Верка со своим студентом в Варшаву таки уехала. Так что одни мы с Радкой в доме остались.»
Подписи не было. Как и имени Томы. Понимая какой, может быть скандал, если кто-то по ошибке вскроет письмо, Тася была осторожна. Но думать об этом сейчас Тома не могла. Все ее мысли были о бедной Катьке. Слезы выступили на глазах быстрее, чем Тома успела дочитать короткое письмо, рука непроизвольно потянулась к шее, будто бы в надежде скинуть стянувшую ее удавку.
За несколько недель, проведенных у Сизовых Тома, казалась и позабыла о том, что ждет ее в Петербурге. Катька, бедная, блаженная Катька! А ведь она всего-то на пору лет старше Наденьки. А вот теперь жизнь ее кончена. Кончена так и не начавшись. И чего у нее было-то в этой жизни, кроме страха, голода, да унижения… ничего не было и уже ничего не будет.
Даже подняв от письма глаза, Тома ничего вокруг себя не видела из-за налипших на ресницы слез. Праздник, который и раньше не вызывал у нее особенной радости, теперь казался каким-то совершенно неуместным. Ей хотелось, чтобы из уважения к Катькиной беде сейчас же стихла музыка, чтобы закончились эти ужасные танцы и все разом умолкли…
Но тут, от куда-то со стороны, совершенно неожиданно раздался голос Юрия Михайловича:
- Тамара, как вы себя чувствуете? Вам дурно?
- Нет, нет… прошу меня извинить, - Тома попыталась было встать со скамейки, но ноги ее дрожали и отказывались повиноваться.
Тогда Юрий сам подошел к ней и присел рядом.
- Признаться, до этого момента вы не производили впечатление излишне впечатлительной барышни, и я рискну предположить, что письмо в ваших руках не на шутку вас встревожило. Это от Олимпиады Марковны? Она здорова?
- Да, то есть нет… С бабушкой все в порядке, это письмо от моего друга. C ним случилось несчастье.
- В ваших силах ему чем-либо помочь?
- Я не знаю. Не думаю, что я могу, но мне хочется хоть что-нибудь для него сделать.
Юрий достал портсигар, извлек из него сигарету и легким движением руки чиркнул спичкой.
- В таком случае я искренне надеюсь, что ваш друг женщина. Мужчине не пристало волновать даму своими проблемами, тем более если эти волнения совершенно бесполезны и не могут никак, в сущности, повлиять на ситуацию.
Несомненно, целью его было отвлечь Тамару от так сильно взволновавших ее известий, переведя разговор на более абстрактные темы. И если бы Тома была способна сейчас разумно смотреть на вещи, то она бы непременно это поняла. Но эмоции переполняли, и она выплеснула на случайного собеседника, все что уже давно ее мучало. Из последних сил стараясь не взболтнуть лишнего, она выговорила Юрию Михайловичу за всех мужчин, которые неволят и используют наивных девушек, губят их, заставляют страдать и даже преждевременно уходить из жизни. Что женщины слабы, гораздо слабее мужчин. И да, она, Тома, тоже слабая и ничего не может сделать, и это тоже ужасно жестоко и несправедливо.