Тут уж настала очередь Юрия Михайловича потерять дар речи.
Словно испугавшись возникшей тишины, в квартиру зашли Тася и Рада, явно уже некоторое время подслушивающие разговор супругов на лестнице. Рада как обычно держалась отстраненно, а вот Тася, с присущим ей нахальством бодро выступила в вперед, готовая кинуться на защиту Томы. Но Юрий не был готов продолжать разговор:
- Может и не хуже, но оставаться здесь я не могу.
Эти слова прозвучали совсем тихо. Последние дни вымотали Юрия Михайловича ни на шутку. Томе даже показалось, что он покачнулся, уходя в комнату с тем, чтобы переодеться. А потом он снова поехал играть.
***
Следующие несколько недель тянулись как месяцы, Тома пребывала в постоянном страхе за Юрия Михайловича, все еще не зная где он и как с ним связаться. А в квартире тем временем становилось все просторнее и безлюднее. Девицы, чувствуя себя неловко в гостях, искали иное пристанище.
Первой съехала Тася. Уже через несколько дне после обеда с Филатовыми она с гордостью заявила, что мадам Фике, державшая один из самых дорогих борделей на Лиговке, дает ей комнату. Тома тогда крепко поссорилась с подругой и более пяти дней не могла с ней разговаривать. Тех денег, что оставил Юрий им хватило бы еще на месяц, а то и два, но Тася на отрез отказалась менять свои привычки, а потому никакие доводы Тамары слушать не желала. Съехала в один день. Успокаивало Тому только одно, что заведение, куда перебралась Тася, было на хорошем счету. По слухам сам генерал-губернатор туда наведывался, а потому с девицами там было самое наилучшее обхождение. Иные на второй-третий месяц работы могли себе позволить служанок и модисток.
Второй съехала Рада, но тут уж Тома за всем проследила тщательно. Сама приехала в ресторан, который держал некий господин Венедиктов и лично познакомилась с владельцем. Раду Бадулаевич, обрусевший цыган, после женитьбы на петербургской мещанке, поселился в столице и уже третий десяток лет он и его разросшаяся семья развлекала гостей Венидиктовской ресторации. Концерты давали каждый вечер. Одна беда, из дочерей Раду, ни одной не передался его чарующий голос. Танцевать танцевали, а чтобы петь – ни одна. Но однажды встречаясь с соплеменником, который был в городе по делам табора, побывал Раду в кабаке, где по выходным подрабатывала Рада, и обомлел.
В общем завязалась между Раду и Радой непонятная для Томы страстная цыганская дружба. Скандалы немолодой цыган девице парой устраивал такие, что в ушах звенело. Но никакого распутства между ними не было, это Тома знала наверняка. Жене Бадулаевич оставался верен. Но если вдруг Раду кто-то обижал, или какой трактирщик не хотел деньги платить, она всегда бежала за помощью к Бадулаечу и тот непременно ей помогал. Тома и сама не понимала, от чего Рада не идет к нему насовсем, а продолжает жить в доме, но тут ясность внес Венидиктов:
- Да я, Тамара Тарасовна, давно бы вашу Раду на жалование взял… Но пока она с желтым билетом ходила нельзя было. Мы, знаете ли заведение приличное, и публика у нас советующая. Тот же генерал-губернатор с супругой третьего дня обедали. Ну нельзя нам чтобы наши артистки после выступления клиентов за собой уводили. Репутация зарабатывается годами, а умирает в один миг. А сейчас – милости просим, и комнату выделю и жалование назначу, с условием, конечно, чтобы уж ни-ни… ну вы понимаете.
Тома понимала. Как и понимала и то, почему новенькой Таньке, а не пузатой Верке швея решила отдавать некоторые из своих заказов. Маленькая, расторопная Таня, так приглянулась пожилой швее, что та даже пустила ее к себе жить, при условии, что девица не побрезгует и будет не только помогать с выкройкой, но и ухаживать за ее тяжело больным мужем. Танька сразу же согласилась. Из всех домашних ей сложнее всего было жить у Томы, да и билетной она побыла не более месяца и желание вернуться к нормальной жизни в ней было еще крепко.
А вот Верка у Томы задержалась, да так, что Глафира к ней искренне прикипела душой. Все вроде бы наладилось, но только Тома каждую ночь слышала, как Вера плачет в подушку и ей самой становилось все тоскливее и тоскливее.
Кроме Глафиры и Веры, Тома ни с кем более не разговаривала. Целыми днями Тамара готовилась к поступлению на высшие женские курсы, но тревога за Юрия Михайловича не давала полностью посвятить себя учебе.