- Что правда, то правда! - опять промычал Кабан.
- Если ты, Сораида, повторяешь, будто я никогда не был в Манаос, и заключила об этом из моих сбивчивых ответов на твои вопросы насчет зданий, площадей, банков и улиц, то ты сама запуталась в своем недоверии ко мне. Я никогда не говорил тебе, что знаю этот город. Быть клиентом фирмы Росас можно и не переступая порога ее складов, - мне по крайней мере этого не потребовалось. Честью быть агентом этой богатейшей фирмы я обязан консулу нашей страны. Консулу, слышишь, консулу! Сейчас он поднимается по Рио-Негро и едет приостановить своею властью злоупотребления, он сам говорит об этом в своем последнем письме.
Мадонна и Кабан разом воскликнули:
- Консул! Консул!
- Да, мой друг, консул. Узнав, что я отправляюсь в Сан-Фернандо дель-Атабапо, он поручил мне тайно собрать сведения о преступлениях и убийствах, совершенных Фунесом на колумбийской территории.
Когда я вышел из барака с притворной гордостью влиятельного человека, Кабан и мадонна не переставали бормотать:
- Консул! И они - друзья!
- Скажите, пожалуйста, - спрашивал меня Кабан, - не могут ли выйти у меня неприятности из-за этого индейца Фунеса?
- Но разве вы, генерал, принимали активное участие в событиях роковой ночи?
- Против воли! Против воли!
Мадонна прервала нас:
- Не может ли сеньор консул помочь мне собрать долги? Ты сам видишь, Кайенец не признает долга и уехал из фактории, чтобы не платить ничего. Запиши у себя в книге...
- Но разве каучук, который ты забрала со склада...
- Это сернамби низшего сорта. Снаружи ком такого каучука гладкий и твердый, а внутри - один песок, тряпки и мусор. Вся партия этого каучука пропала. Он не выдержал испытания: когда его бросали в воду, он шел ко дну. Если бы консул выслушал мои жалобы...
- Надо ехать на место его стоянки.
- А если он еще не приехал...
- Он едет, он едет, он уже на Ягуанари. Женщина, по имени Грисельда, сообщает в своих письмах много разных вещей. Надо допросить ее.
- Я боюсь ее. Она злая. Кто-то из них, она или другая, поранил лицо бедному Баррере.
- Бедному Баррере?
- Поэтому-то я и не подпускаю ее к себе.
- Надо немедленно допросить ее.
- А ты не побоишься?
- Нет!
И нинья Грисельда пришла.
Никогда в жизни я больше не испытаю таких томительных минут ожидания, какие я пережил в тот вечер, когда мадонна Сораида Айрам с наступлением сумерек повесила фонарь в дверях своей комнаты, выходившей на реку. Это был условный знак. По дрожащим струям Исаны бежали отблески света, вызывая сюда баржу, на которой гребцы уже готовились к отплытию.
Я не могу с уверенностью сказать, в какой момент я убедил мадонну бежать вместе со мной. Мозг мой пылал сильней, чем фонарь на притолоке, пылал, как маяк, зовущий корабль войти в гавань. Одна фраза, только одна фраза неистово стучала у меня в мозгу, вызывая перед глазами отчетливые образы: "Кто-то из них, она или другая, поранил лицо бедному Баррере". Кто же, кто же эта другая? И за что она его ранила? Из ревности, из мести или готовясь бежать? Была ли это Алисия? Которая из двух опередила меня и слабой рукой оставила на лице негодяя смертельный рубец, который предстояло углубить моей руке, гневной руке мужчины? Я изнывал от нетерпения, и перед моими глазами плясала усмешка окровавленного лица, но то была не усмешка, не лицо, а челюсть Мильяна, оторванная рогом и нагло смеявшаяся загадочным и страдальческим смехом, похожим на смех Барреры, на смех Барреры!
Я пил, пил, пил - и не пьянел. Мои нервы сопротивлялись наркотическому действию алкоголя. Я вырывал рюмку у Кабана и, осушая ее, видел, как свет фонаря окрашивал ее стекло свинцовым блеском кинжала. С нетерпением дожидаясь лодки, я несколько раз ходил от барака к реке и следил за поздней звездой; я высчитывал время ее прохождения через зенит, чтобы знать, когда наступит час полуночи. Пьяный Кабан повсюду следовал за мной и докучал мне сплетнями и вопросами:
- Я выдал мадонне каучук со складов: мне было известно, что вы за нее поручились.
- Очень хорошо! Очень хорошо!
- Она подговорила Пройдоху Лесмеса поставить заградительный отряд на порогах Санта-Барбары и задержать Сильву, но его курьяра миновала пороги!
- Неужели это правда?
- Если Кайенец обнаружит убыль каучука на складе, он обвинит Сораиду в воровстве...
- Очень хорошо! Очень хорошо!
- Вы не заметили, что мадонна подготовляет бегство? Я поставлю заградительные отряды, чтобы они задержали ее, если только консул не думает подняться до Гуараку и вы не гарантируете, что он не намерен...
- Не беспокойтесь, он едет лишь для сбора сведений против тирана Фунеса.
- Почему Лесмес известил Кайенца, будто он имеет доказательства, что вы не гомеро, а бандиты?
- Клевета, клевета! Мы друзья консула - и этого вполне достаточно!..
- Сораида, Сораида, - говорил я, оставив пьяницу одного, - покинем эту тюрьму, когда возвратятся мои товарищи.
Мадонна продолжала выпытывать у меня:
- Ведь правда, что ты не посылал их к Кайенцу с доносом? Ты любишь меня, ты любишь меня?
- Да, да!
И, хватая ее за руки, я нервно стискивал их до боли и смотрел на нее безумными глазами: фигура женщины исчезала, и я видел лишь окровавленный платок на пышной груди - то был горячий пурпур, брызнувший из виска Лусьяно Сильвы.
Стояла глубокая ночь; бараки были пусты. Рамиро Эстебанес, дежуривший на берегу, пришел сказать мне, что по реке плывут срубленные ветви. Это, очевидно, был сигнал с баржи, причалившей выше по течению в незнакомой заводи.
При этой вести со мной произошло странное явление: подошвы мои похолодели, пульс стал редким, и на меня нашло непонятное успокоение! Какая-то вялость сковала все мое тело, несмотря на то; что я весь горел, как в лихорадке. Стоит ли так волноваться из-за того, что в бараки придет какая-то авантюристка? У меня нет никакого желания видеть ее, я не хочу ничего знать о ней! Если она нуждается в покровительстве, пусть сама ищет меня! И я произнес с ироническим пренебрежением:
- Не зови меня в гавань, Сораида, я не пойду туда. Если ты продолжаешь настаивать, чтобы я допросил твою служанку, то я сделаю это лишь с глазу на глаз, в этом бараке!