Семен смолк. Потом чуть слышно добавил:
И понял я, тятя: это он погубил братца! Он, он, он! И с ним, гляди, Прокопий Голобородько был. Вдвоем...
Он закрыл глаза и словно погрузился в сон.
Не ошибся ли ты, Сеня?—стросил старый князь.— Не был ли ты и тогда уже не в себе?
Нет. Только голова болела да в груди стеснение пило. А все осознавал. Да ты, тятя, опроси осторожненько других, и другие видели... А потом, помню, ■и лих-то, очухавшись, смеялся, только с испугу. Почудилось, мол, не весть что! А на меня все с опаской поглядывал. Он, он, тятя! Душегуб! А ты его на престол посадил, смерда, пса поганого!
Не я посадил, Сеня! Народ. Холопы пьяные...
А ты помогал. Может, без твоих советов и обернулся бы он, оборотень! И теперь ты ему служишь. Мне Микешка говорил: больше всех на тебя он полагайся, твоими мыслями мыслит. Все твои советы исполняет.-
Старик поморщился
- Ну, не очень-то, Сеня! Лукав он и труслив... I I 1сстся, самому богу не поверит. Все подвохов боится, Знает, что случаем наверх вылез, слепое счастье привалило, а ноги-то жидки...
Раздавить бы его, тятя! Как черведа ядовитого! К in жабу поганую, бородавками покрытую! И других! И" оборотни какие-то, лица человеческого не увидишь. Морды звериные, а не лица человечьи. В каких нитях подземных все эти гады раньше сидели, от
не га божьего прятались? Почему теперь обнаглели да Ийружу повыползали? Зачем? По какому праву? А мы... «•и им помогаем! Зачем?
Он заметался, шепча тоскливо:
•••• Ах, тошно же мне, ах тошнехонько! Помру я,
I "|ю помру, батя!
Бог с тобою, Сенюшка!—дрогнувшим голосом ию шалея старик.— На поправку дело пошло... Зачем « ' мерти думать?
А зачем жить-то, родной? Как жить с таким | pi «ом?
На морщинистое лицо старого князя легла тень.
Повинны мы, батюшка! Чем вину искупим? Я тог- ми еще, на Чернятиных хуторах, в сомнение стал приводить. Все думал, особливо по ночам. Ты, быва-
ло, задремлешь, а я лежу да думаю... Говорил ты мне: немку свалить, Павла убрать, род пресечется; Пугач долго не усидит, быдло, пес бешеный; его на то и хватит, чтобы немку да ее сына загрызть, а дальше, мол, нам дорога расчистится... Говорил, ведь? Намекал, что, мол, проведешь меня в императоры. Ну, мне и жутко было, и сладко: Симеон Первый, всея России.. Царь казанский, царь астраханский, царь сибирский... А вот теперь вижу: но нужно мне все это! Какой там царский венец? Помираю я, батя!
Выходим! Вылечим! В теплые края увезу тебя!
На Рогожское кладбище, тятя! А мне страшно: сколько крови пролито! Как ответишь?
У тебя руки чисты! Разве ты кровь проливал?
Я — нет. Да для меня-то все же делалось!
Не для тебя, для нашего рода княжеского! Ради нашего права законного!
А где наш род, отец? Братец убит, ты — стар. Я в могилу уйду... А кто попользуется? Зверь в образе человека, оборотень! А какое царство рушилось! А сколько горя да мучений всем, крови невинной... Зачем все это? Все равно, ничего не выходит. Все горит, все рушится, все расползается. Гнило все..
Канцлер нерешительно вымолвил:
Не думалось, что так будет, Сеня. Иначе все представлялось.. Кто же мог предусмотреть?
Плохое оправдание, отец! Так и любой бродяга, пустивший огонь по лесу, говорить может..
Молодой князь опять заметался в жару, забредил. Отец, сдав больного на руки слуг, ушел в свой кабинет и принялся пересматривать бумаги. Но работалось с трудом, все думал о том случае в Раздольном. Старший сын неотступно стоял перед глазами, старая боль опять подступила к сердцу.
Канцлер сдвинул в сторону документы и хрипло вымолвил:
Ну, за кровь — кровь! Расплачусь с лихвою!
С огневицей молодость Семено Мышкина-Мышецко- го кое-как справилась, но когда болезнь ушла, она оставила измученное ею тело бессильным бороться с другими болезнями. У Семена открылась чахотка, и стало слабеть сердце. Неустанно следивший за его щоровьем Шафонский счет необходимым предупредить отца, что на всякий случай не мешало бы шивать попа. Канцлер выслушал это внешне спокойно, только лицо потемнело да на изрезанном морщинами чбу проступили капли холодного пота.
С этого дня старый князь, словно ожесточившись, примкнул к тем ближайшим советникам «анпирато- 1>1и, которые всегда выдвигали необходимость самых крайних, самых крутых мер. И если сам он не требо- Ц.1 I применения этих крутых мер, то постоянно наво- дил на мысль о них, напоминая примеры из русской истории.
— Великий князь Димитрий, позже прозванный '(омским, забрал в свое войско многих иноков мона- - царских. Царь Петр отобрал церковные колокола для отливки пушек на шведа. Из колоколов он же, Петр, •и к,шил медную монету. Нужда заставила, да и скоп- мшные монастырями богатства не раз отбирались килтьями на государственные нужды. Золота и особенно серебра в монастырях не счесть. В Троицко-Сер- | повой лавре, говорят, до десяти пудов жемчуга хранится, то же и в Киево-Печерской лавре. У торговых и »пдей и вовсе не грех часть богатства отобрать, ежели дли тащиты государева дела понадобится. Не велика ипость и в том, ежели по одному лишнему парню 1 согни человек в солдаты взять. Бабы, понятно, выть By дут, да ведь так испокон веков было!