Предложения сыпались, как из рога изобилия, и принимались, не встречая возражения. Канцлер молча записывал постановления. Когда эта работа была закончена, Хлопуша понес лист в спальню «анпирато-ра» и через минуту вернулся: Пугачев, который так и не удосужился выучиться подписываться, приложил свою именную печать.
Забирая этот исторический документ, Мышкин спросил:
— А что «сам» сказал, прикладывая печать?
Хлопуша насмешливо прогундосил:
— Теперя на все... наплевать!
Когда зал заседаний опустел, канцлер подозвал к столу угрюмо шатавшегося из угла в угол Хлопушу и глухим голосом спросил:
— Ну, а новости-то ты знаешь ли?
— Слышал! Гришку Орлова сенаторы в какие-то дехтатуры выбрали в Питере. Ну, это ни к чему!
— Знаешь, да не все! Во-первых, вовсе не сенаторы его выбрали, а он сам себя выбрал! Прижал сенаторов и... Словом, теперь в Питере с болтовней покончено. Я Орлова знаю. Да не в нем одном сила! А суть-то в том, что за ним пошла вся уцелевшая императорская гвардия. Присягу приняла гвардия.
— А пущай их! Много-ль набежит?
— Не знаю! Во всяком случае, столько, что ежели Орлов поведет своих солдат на Москву, нам будет плохо.
Хлопуша что-то невнятно проворчал.
— Это еще не все, — продолжал ровным голосом канцлер. — Из Уфы что тебе пишут?
— Из Уфы? Из Уфы вчера от Мельникова доклад был: Михельсонов, мол, из Перми ушел на Вятку! Туды ему и дорога! Струсил, немец!
— Не очень струсил! — сухо улыбнулся Мышкин. — Ну, из Перми-то он, правда, вышел. Только не на Вятку...
— А куда же? — затревожился Хлопуша. — Нюжли...
— Покуда вы тут галдели, мне из канцелярии принесли цидулку: гонцы пришли из Уфы. Наш «золотой обоз» — ау!
— Что? Что такое? — вскочил Хлопуша, сидевший, развалясь, в анпираторском кресле.
— Весь обоз попал в руки михельсоновскому полковнику Обернибесову. В Уфе боятся: очень похоже, что Михельсон и Уфу заберет. Наши уже оттуда улепетывают. Связи с Сибирью прерваны. Пятый день почта наша не приходит, а слух идет, что Голицин из Оренбурга выскочил...
— Да что же это такое? — заметался испуганно Хлопуша. — Нам без открытой дороги на Сибирь — каюк!
— Подожди! Это не все! Самое главное я на закуску припас!
Мышкин подошел к Хлопуше, в первый раз в жизни положил ему белую холеную руку на плечо и четко выговорил:
— А Екатерина-то и взаправду воскресла! Слышишь? Воскресла! И находится среди верных людей. У нее есть уже целая армия. Да какая армия! Не из пьяной сволоты и не из башкирят да киргизов. Императорская армия! Слышишь? И ведут эту армию не «ахвицеры» из голытьбы, из рвани кабацкой и не генералы из колодников острожных да каторжников сибирских, а генералы настоящие. Понял?
Голос Мышкина был так серьезен, что несмотря на почти полную невозможность принять на веру сообщаемое, Хлопуша ни на минуту, ни на миг не усомнился. Он не понял, а скорее почуял, что это правда, страшная правда.
— Та-ак! — растерянно прошептал он, гундося. — Ну, как же теперя? Мы-то как? Что, говорю, нам теперя делать?
Складывая бумаги в свою кожаную сумку, Мышкин после некоторого молчания ответил насмешливо:
— Музыкантам пора складывать свои дудки, забирать шапки и... навостривать лыжи.
— Нюжли... уходить?
— Уходить? Не-ет! Не уходить, а убегать, сиятельный граф!
— Ай надумал бежать куда? Поймают!
Мышкин показал Хлопуше массивный перстень с отливавшим в красное плоским камнем.
— Видишь? Ну вот... Когда понадобится, я сковырну этот камень да и загляну внутрь...
— Ну? — полюбопытствовал Хлопуша, пугливо посматривая на таинственный перстень.
— А лежит под камешком лепешечка. А имя ей смерть!
— Яд, значит? — догадался Хлопуша. — Та-ак! Ну, а мне себя убивать неохота! Что такое? С какой стати?
— Правильно! — насмешливо одобрил Мышкин. — В самом деле, с какой стати тебе травиться или вешаться, когда и так о твоей смерти Ванька-кат позаботится в свое время!
Он взял сумку подмышку и спокойным, размеренным шагом направился к своим апартаментам.
— Стой, стой, князь! — задержал его встревоженный Хлопуша. — Ты пока что не разглашай всего!