Граф Орлов, сыгравший в свое время большую роль при возведении на престол Екатерины, в то лето, когда произошла катастрофа со «Славянкой», находился за границей, где лечился на водах, изумляя немцев роскошным окружением и царской щедростью. Когда он, встревоженный появившимися в разных германских «курантах» вестями о гибели императрицы и о взятии Москвы ордами самозванца, покинул целебные воды и добрался морем, через Данциг, до Петербурга, его встретили неприязненно и сенаторы, и представители древних родов: для первых он был опасен как влиятельное в армии, особенно в гвардии, лицо, а вторые смотрели на него, как на выскочку, лишь волей капризного случая попавшего в первые ряды сановников империи. Если Григорий Орлов и мог рассчитывать еще на кого-то, кроме офицерства, то почти исключительно на новую титулованную аристократию, для которой он был своим человеком. Однако эта аристократия, застигнутая бурными событиями, а, главное, потерявшая точку опоры в лице носителя короны, оказалась куда слабее своих противников. На протяжении многих месяцев Петербург с его ближайшими провинциями, то есть единственная часть русской земли, еще сохранившая и некоторые силы и, главное, самую мысль государственности, истощал свои силы в борьбе партий, кружков и отдельных лиц. Эта разруха жестоко отзывалась и на армии, даже на ее наиболее дисциплинированных и стойких частях — на гвардии. Армия не знала, кому же и во имя чего повиноваться. «Императрица погибла, наследник цесаревич погиб. Царский род пресекся. Сенат и Синод? Но кто такие эти господа сенаторы, — говорили в армии, — и почему надо повиноваться им, а не кому другому? Синод — это архиереи да митрополиты, их дело церковное. Командовать армией им не к лицу. Уж ежели на то пошло, у армии есть свои командиры».
Но эти «свои», близкие и понятные командиры, оставшись без царицы, размякли, как моток пряжи, снятый с веретена. Словно человек, у которого вынули спинной хребет.
Офицерство и теперь понимало, что засевший в Москве «анпиратор» — наглый самозванец, способный только погубить Россию. К тому же оно, это офицерство, почти сплошь вышедшее из дворянства, не могло доверять «анпиратору», который на протяжении многих месяцев занимался истреблением дворянства да и вообще всех сколько-нибудь грамотных людей. Впрочем, после взятия Москвы Пугачев стал, следуя совету Минеева, сманивать к себе офицеров, главным образом зеленую молодежь. Соблазн, конечно, существовал. У многих рождалась мысль: «анпиратор», разумеется, самозванец, вовсе не Петр Федорович, а Емельян Иваныч. Но ведь на деле-то он сейчас обладает царской властью. Лучше плохой царь, чем никакого. Дорвавшись до власти, каков бы ни был, он поневоле будет вынужден заняться вместо разрушения созиданием, государственным строительством. Не лучше ли, скрепя сердце, подчиниться ему и стать к нему на службу? Не ему служить, а России. Россия без армии осуждена на позорную гибель. Сам «анпиратор» со своими «енаралами» и «адмиралами» из кабацкой голи, из бурлаков да бродяг, из бывших колодников да беглых холопей, может создать только орду, пригодную для гражданской распри, но не армию, способную защищать государство от внешних врагов и оберегать от внутренних потрясений. А пойдя к «анпиратору» на службу, офицерство, настоящее офицерство, уже одним этим ослабит значение окружающих «Петра Федорыча» душегубов и грабителей. А дальше будет видно, как и что...
Приблизительно так, только еще более упрощенно, и рассуждали солдаты. «Говорят, быдто, значит, он из беглых казаков. Облыжно, дескать, зовет себя «Петром», когда на сам-деле ен Емельян. А нам не все ли одно? Что ни нон, то и батька! Без царя все равно нельзя. Царство без царя, что дом без хозяина».
Еще перед рождеством Временное правительство попыталось направить часть армии для военных операций против «анпиратора», но солдаты заворчали; «Чего еще?! Полезут они сюды, ну, тогда наложим. А покеда нас не трогают, пущай их».