— Хорошее дело, — откликнулся угрюмо старый князь Курганов. — Вот попомните мое слово: нам осады не миновать!
— Ничего, батюшка! — отозвался Петр Иванович. — Нам осады бояться нечего. Наши силы растут. Только что почти все рабочие с фабрик Бахвалова записались в волонтеры. Триста пятьдесят человек. Горят желанием постоять за матушку-царицу.
— Бахваловские рабочие? — переспросил с сомнением натур-философ. — С чего это они?
В столовую тихими шагами вошла Прасковья Николаевна и попросила врача зайти посмотреть на больную. Иванцов распрощался и побрел домой, постукивая по деревянным помосткам своей старой, вывезенной из Лиссабона, палкой черного дерева с набалдашником в виде шара из слоновой кости.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
По желанию старой княгини Прасковьи Николаевны, причт соседней Вознесенской церкви был приглашен на дом к Кургановым — отслужить молебствие о здравии болящей княжны Агафьи. После молебствия отец Илларион и дьякон отец Кирилл остались у Кургановых на обед. За обедом князь Иван Александрович не утерпел и заговорил о том, что занимало умы всех казанцев: о возможности нападения Пугачева на город. Спросил мнение отца Иллариона о пугачевском движении. Священник, человек уже пожилой, благообразный и славившийся в Казани благолепием своего служения, грустно ответил:
— Сие есть попущение господне!
— Иначе говоря, наказание, нам господом за наши прегрешения посылаемое! — вмешался молодой и речистый дьякон.
— Да, но это очень уж неопределенно! — протянул князь. — Наконец, если даже принять вашу мысль, отец Илларион, то как же это так? Те самые прегрешения, которые творятся и сейчас, творились и раньше. Например, крепостное право и связанные с оным злоупотребления или, скажем, всяческие непорядки по управлению, погрешности в отправлении правосудия, обременение населения налогами и прочее. Стоит вспомнить хотя бы времена Бирона. Ведь тогда, действительно, ужас, что творилось. Стон стоял. Дышать не смели. И, однако, никто пошевельнулся не посмел.
— Так-то оно так, но...
— Постойте, отец Илларион! Я еще не договорил. Вспомните и последние годы царствования Елизаветы Петровны. Не буду осуждать покойную государыню, но ведь теперь всем, всем решительно в Российской Империи живется несравненно легче. Почему же движение подымается именно теперь, когда все заставляет верить в то, что русский народ ждет лучшее будущее? Границы государства весьма и весьма раздвинуты, безопасность от нападения извне упрочена. Промышленность и торговля развиваются, науки и искусства процветают, во главе государства стоит императрица, высокому уму и государственным талантам коей дивится весь свет.
— Пути господа неисповедимы! — вздохнул отец Илларион — Ум же человеческий весьма ограничен. Но я позволю себе привести для примера один всем в Казани известный случай...
— О семье Оглоблиных! — вставил дьякон. — Отец Илларион сей казус любит цитировать в назидание.
— Оглоблины? Это не те ли, у которых огромные лавки возле Кремля? — заинтересовался князь.
— Те самые. Семья их состоит в моих прихожанах искони. Были они, Оглоблины, торговцами средней руки. Пользовались известным достатком, но в богачах не числились. Всем делом заправлял старый Осип Семенович, который в храме нашем был критором. И было у него четверо сыновей и три дочери. И всех он заставлял работать. Все шло хорошо, но пять лет тому назад, совершенно неожиданно, вследствие одного несчастного случая, в одночасье померла вся семья его родного дяди, тоже Оглоблина, торговавшего с Заволжьем, и наши, казанские, Оглоблины получили громаднейшее наследство от тех, саратовских: чугуно- и меднолитейный завод с колокольным отделением, несколько водяных мельниц, прииски на Урале, лавки в разных городах, канатную мастерскую, и прочая, и прочая. Пришлось на наших Оглоблиных до двух сотен тысяч рублей серебром.
— Однако.
— Такое богачество, что и любому князю впору! — вставил дьякон.
— Ну, и вот, — продолжал отец Илларион, — что же бы вы думали? Богатство сей семьи возросло в десять или даже двадцать раз, но счастья им не принесло. Один из сыновей Оглоблина, отправившись в Макарьев на ярмарку, там загулял, пропил данные ему отцом для оборота деньги, а потом, придя в умоиступление и не смея показаться отцу на глаза, наложил на себя руки. Другой слюбился с какой-то мещанского звания девицей и, похитив ее, бежал с ней неведомо куда. Третий обнаружил себя игроком. Одна из дочерей ни с того, ни с сего начала чахнуть. Другая ушла в монастырь. Третью они, Оглоблины, выдали замуж, а она возьми да и сбеги от мужа с каким-то поляком-католиком, из тех, что жили здесь на положении как бы ссыльных.