Недолго прожил Пугачев с женой: всего одну неделю. Началась война с Пруссией. Молодого казака отправили на воину в команде казацкого полковника Ильи Денисова. Команда входила в состав корпуса графа, генерал-поручика Чернышева.
Через Киев команду Денисова послали в Пруссию. Пугачев испытал все тяготы солдатского житья в армии Елизаветы Петровны: мучительные зимние переходы без дневок, без теплой одежды, без крова, без пищи, «ибо, — как писал главнокомандующий, — в сей земле ни луку, ни чесноку найти нельзя, а солдаты в постные дни тем и питаются»{3}.
Русские солдаты гибли не столько от пуль и штыков, сколько от болезней, косивших людей направо и налево.
Но Пугачев видел и другие картины. При нем «солдаты вместо обороны против неприятеля, отлучась с фронта, громили генеральские и офицерские экипажи».{4} При нем же читали манифест царицы к армии, где она с «крайним сожалением и гневом» писала о солдатах, которые «командирам ослушны явились» и толпами дезертировали с фронта, подговаривая к тому же товарищей. «С трепетом и ужасом» подчеркивала императрица, «что наибольший в нашей [армии] урон причинен не от неприятеля, но только от помянутого ослушания».{5} Дело доходило до того, что солдаты били собственных офицеров. Наблюдатель той эпохи, просвещенный дворянин-крепостник, нашел правильное об’яснение этим фактам. «Солдаты наскучили уже до чрезвычайности есть один хлеб с водой; а сверх того измучились все от бессонницы и неудовольствие в армии было всеобщее, так что если б не удерживали валы и окопы, то верно бы она разбежалась на половину».{6}
В то же время Пугачев видел, что наряду с дезертирством, нежеланием подчиняться командирам-дворянам русские солдаты проявляли немало примеров стойкости и героизма. «Это о русских солдатах прусский король говорил: «Их гораздо легче убить, чем победить, и, когда их уже убили, их надо еще повалить». Особенно отличались казаки. Они беспрестанно тревожили прусские колонны, утомляли их, убивали отстающих. Иной русский боец, простреленный насквозь, еще держался на ногах и сражался из последних сил; другой, потеряв руку и ногу, продолжал обороняться уже лежа на земле.
Казаки не просили пощады и не знали ее. Как смерч, проходила русская армия по прусским деревням и селам. Солдаты, особенно казаки, уничтожали все на своем пути: поджигали, резали, растаскивали, растаптывали. Прусские мужики разбегались по лесам, нападали на казаков, отстреливались из окон, с крыш, из-за кустов, из-за деревьев. Случалось, что прославленная казацкая конница обращалась в бегство под натиском раз’яренных крестьян.
Рядовой казак Емельян Пугачев совсем не задумывался над значением подобных фактов. Он считал их в порядке вещей: идет война. Но где-то в глубине его сознания факты эти оставили свой след. Жизнь обогатит представления неграмотного казака. Пройдет полтора с лишком десятка лет, и испытания прусских походов, неповиновение, мужество казаков и солдат в войне, нападения на собственных офицеров-дворян получат вполне осмысленное значение.
В военных действиях Пугачев показал себя энергичным и смелым бойцом.
Полковник Денисов взял Пугачева «за отличную проворность» в ординарцы. Крутой попался начальник. Денисов был «всегда отличным и в прусскую войну и при всех на Дону замешательствах»{7} доказал свою непоколебимую верность царям. Однажды ночью на казаков напал прусский отряд. В тревоге и суматохе ординарец упустил одну из полковничьих лошадей. Его наказали «нещадно плетью». Неприятельская пуля, штык, картечь пощадили Пугачева, но от дворянской плети он не ушел. И это было в порядке вещей: плеть часто гуляла по солдатским, по казачьим спинам. Время заживило следы от плетей, но где-то в глубине души, в уме на всю жизнь сохранился еле заметный рубец. Пройдут годы, рубцы покроют тело и душу…
Заключив мир с Пруссией, Петр III приказал корпусу Чернышева выступить на помощь Фридриху II в его борьбе против Австрии. Пугачеву пришлось маршировать в составе пятисотенной казачьей команды еще некоторое время. Вместе с новоявленными союзниками — пруссаками русская армия перешла через Одер. На другой день Петр III устроил армии смотр. Смуглый, сухощавый Пугачев, возможно, увидел дородного, белокурого, голубоглазого императора, такого далекого, такого чужого.
Прошло несколько недель. Через труп своего мужа Екатерина II пробралась к престолу. Она подтвердила условия мира, заключенного Петром, но, верная стремлениям русской партии, отказалась от союза с Пруссией. Армия была возвращена в Россию. Пугачев вернулся домой, в станицу Зимовейскую. Никто в далекой столице не интересовался тем, что где-то живет простой донской казак Емельян Пугачев. Мало ли казаков, мало ли солдат на службе у «Северной Семирамиды»? Но пройдут годы, и одно имя казака Емельяна Пугачева заставит в ужасе дрожать императрицу» ее фаворитов, ее блистательных приближенных.
Пугачев — дома. В станице получен манифест о смерти царя, о новой царице. Известие это не произвело на казака особого впечатления. Умер царь, его место заступила царица — все идет, как полагается Он не понял мудреного названия болезни, отправившей, по уверению манифеста, Петра III в могилу. На то и цари, чтобы умирать от болезней, непонятных простому народу.
Полтора года провел Пугачев в родной станице. Отец не оставил наследства, «отличная проворность» в прусской войне тоже никак не была вознаграждена, и Пугачев попрежнему бедный казак, не пользующийся особым почетом у богатых одностаничников. Когда родился сын Трофим, его «восприемником» был «живущий в их станице в работниках малороссиянец Алексей», — человек без роду и племени. Не успел Емельян обжиться дома, как подоспел новый поход. На этот раз пришлось воевать со своими.
Еще в XVII веке в Польше на берегу реки Сожи, недалеко от нынешнего Гомеля, возник раскольничий посад Ветка. Строили Ветку беглые люди из России-Сюда бежали из Москвы и Поволжья, с Дона и Яика, из северо-восточных и северо-западных областей империи. Бежали от помещичьей кабалы, от непосильных поборов, от невыносимой барщины, от чиновничьего лихоимства и непомерных податей. Вместе с крестьянами бежали и казаки, спасаясь от тяжелой руки правительства, от бесконечных военных походов. Сотни тысяч людей надеялись найти за рубежом лучшую жизнь. Тысячи оседали в Ветке и в слободах вокруг.
Имелась в Ветке и слобода донских казаков. Ветковские казаки-раскольники не порывали связей с Доном. Дон тоже находился в постоянной живой связи с Веткой. Чиновные и простые казаки, с женами и детьми, целыми обозами ежегодно отправлялись на богомолье на Ветку. Раскольничьи попы совершали очень выгодные сделки. Они снабжали староверов-казаков иконами, крестиками, ложками, четками, просфорами и т. д., взамен получали богатые приношения деньгами, рыбой, всем, чем богат был славный Дон и его угодья.
Ветка распространила свое влияние и на яицких казаков, на беглых казаков, живших по берегам рек Большого и Малого Иргиза, Чагры и Узеней. На Иргизе обосновался даже своего рода филиал Ветки. Здесь в лесах издавна осели беглые казаки, народ буйный и непокорный. Без военных отрядов в слободы на Иргизе в’езжать было опасно. Толпами потянулись сюда беглые крестьяне, солдаты; за ними пошел и богатый старообрядец-купец. Ветковцы раз’езжали по всей России то под видом купецких людей, с ружьями и рогатинами, то под видом нищих, с котомками на спинах; иногда они принимали обличье странников-богомольцев. Для ветковцев не существовало государственных границ. Их связывали свои дороги, свои становища, своя почта, свои извозчики.
Люди искали на Ветке воли, но ее не находили. Польские паны Халецкий, Красинский и другие манили беглецов обещанием всяческих льгот и покровительства «в надежде учинить их вечными себе данниками». Но проходили льготные сроки и жаждущие воли казак, крестьянин попадал в ту же кабалу.