Единственным ребенком, не взявшим от внешности матери ничего, была она сама. Чисто в батю. У нее для девчонки даже плечи были широковаты и ростом чуть не с местных мужиков, а то и выше…
И вот неделю назад поехали сестрички с батей в город цветы продавать. Сама девушка еще в первый раз, когда поехала, быстро смекнула, что с такой рожей, как у нее, покупателей только разгонять, так что в следующем году, взяв с младшенькой обещание от бати ни на шаг, отправила ее в город поработать, пообещав к ее приезду пирогов напечь. Распродали все.
С тех пор так и повелось. И вот в этом году, распродавая цветы прохожим, познакомился батя с неплохой, довольно зажиточной семьей из деревеньки дня полтора на юг от их дома. Они на девчонок посмотрели, да и давай свататься. Батя сказал, что не против, но вперед старшей младшие замуж не пойдут, так что пусть приезжают, посмотрят на старшую. Ну несостоявшийся жених, глядя на двух миловидных сестричек, вряд ли мог подумать, что старшая на них не похожа даже в отдалении.
Не то что бы его кто-то обманывал, но девушка вполне могла понять, почему он чувствует себя обманутым.
В любом случае, это никак не отменяло того факта, что он хамло и с таким каши не сваришь. Так что девушка не сказать что сильно расстроилась, хоть и мало приятного, конечно. Она его для себя загадала, как последний шанс.
Ей уже восемнадцать, давно пора замуж да свое хозяйство вести. Что уж там - вся деревня ждет не дождется; все свободные мужики в округе на низком старте ждут, когда старшую сплавят, и прилично будет ко второй свататься. Ей-то уже шестнадцать - тоже пора. И третья на подходе - пару лет и невестой станет.
Но кто ж младших вперед старших отдает?
А что делать, если старшую не торопятся в другую семью приглашать? Всем троим что ли в девках сидеть у бати на шее?
Девушка понимала, что отец, в общем-то, хоть кого найти бы ей смог. Кривого, косого, старого… Мужики, которым рукастая девка, пусть и не красивая и без приданого, в хозяйстве лишней не будет - найдутся. Да только отец ее в чужой дом в качестве безропотной служки, по гроб жизни обязанной, что ее вообще замуж взяли, отдавать не хотел. Батя детей своих любил - порой неловко, но искренне.
К утру все наконец помирились, накатили, расцеловались и разошлись. Девушка сидела на заднем дворе. У них там стоял огромный дуб, а под ним - кривая беседка. Вот в этой беседке она тихонечко приходила в себя с чашкой чая. Задавался робко рассвет, но было еще темно. Воздух свежий, тихо и уютно - самое то, чтобы забыть очередную неудачу. На столике в беседке, придавленное тарелкой, лежало письмо.
Прочитать его в предрассветной темени, конечно, сложно, но девушка знала его уже чуть ни наизусть.
- Замуж я удачно не выйду, - тихонько шептала она себе самой с легкой улыбкой, - Уж точно не тут. А коли не выйду, сестры тоже черти знает сколько в девках просидят - из принципа. Точнее по дурости…
Девчата ей и правда, пытаясь то ли успокоить, то ли вдохновить, клятвенно обещают каждый месяц, что пока она свою жизнь не устроит, они - тем более. По их расчетам это должно бы радовать старшую сестру, и старшая сестра послушно улыбалась и целовала их в румяные щечки, и даже вполне искренне умилялась… Да только пользы в этом никакой.
Надо ей освобождать дорогу. Да еще и сделать это как-то аккуратненько, чтоб родня, не дай боги, не подумала, будто она на себе крест поставила. Даже если это отчасти правда. А то если они задумку ее поймут, так разволнуются, что уже с нее не слезут.
Как ни забавно, но если говорить о характере, то все дети, как один, пошли в батю. Взрывные, импульсивные, прямодушные и открытые. С обостренным чувством справедливости, но не без хитринки. И любили искренне и со всем пылом. Все в отца.
Все, кроме нее самой. Она, по словам старших, по натуре была копией своей матери. Более спокойная, снисходительная и практичная.