– Там запись вашего с Надей секса.
– Не может быть. Покажи!
Он снова протянул руку. Взгляд у него был медленный, но движения быстрые. Я отпрянула. Снисходительная улыбочка наконец-то стерлась с его лица. Он явно разволновался.
– Где ты это взяла и зачем она тебе?
– Пойду с ней в полицию.
Его плечистая фигура, закрывающая дверной проем, казалось, выросла до размеров кухни и угрожающе нависла надо мной.
– Считаешь, это доказывает мою виновность?
– Пусть полиция разбирается, – откликнулась я как можно беспечнее.
Уловка сработала. Впервые я видела на его лице нечто большее, чем демонстративное равнодушие.
– Скажи просто, что тебе нужно. Ведь что-то нужно, да? Иначе ты не провоцировала бы здесь меня, а была уже в полиции! – Он перевел дыхание.
– На что это я тебя провоцирую? Теперь ты и меня, как Надю, трахнешь и бросишь в колодец?
На секунду он словно провалился в свои мысли, а после короткой паузы вынырнул.
– Тебя? Нет. Чего ты хочешь?
– А что ты можешь предложить?
Пора было переходить к разговору о растяжке, но злить его было забавно.
Однако Томаш отступил. Вышел в коридор. Постоял там какое-то время, успокаиваясь, затем стал обуваться.
– Ты куда? – Я выбежала следом. – Мы не договорили.
– Ты несешь какую-то чушь. У тебя ничего на меня нет. Докажешь – будем разговаривать.
– И ты вот так просто уйдешь?
– Мне здесь больше делать нечего! – Он сорвал куртку с вешалки и вышел, громко хлопнув дверью.
Я, конечно, повела себя, как стерва, но выбор между добром и злом всегда неоднозначен и правильного решения в большинстве случаев не имеет. На самом деле я просто очень разнервничалась – и меня понесло. Предполагалось, что я всего лишь спрошу про растяжку, и, если бы это был не Томаш, разговор сложился бы совсем иначе. Наверное, мне стоило перестать думать об этом. Расслабиться и отвлечься. Возможно, дело было в холоде или непрекращающемся дожде, в простуде и задолбавшем беспорядке, в хронической усталости и надвигающихся ЕГЭ. А тут еще Надя: в реальности и во сне.
Почему все же она сказала тогда, что это я в чем-то виновата? Была ли Лиза права, что все дело в ревности? Или, может, Надя решила, что флешку подкинула я? Поводов для ее злости могло быть сколько угодно, но когда она говорила «Ты виновата», то имела в виду что-то конкретное, то, что уже случилось или должно было произойти. Что-то, о чем я могла пожалеть. Была ли она действительно такой жуткой, как мне теперь вспоминается? И почему во сне я никак не могу разглядеть ее лицо? Время стирает память. Вот как с мамой, например. Хоть я и помнила, как она выглядит, но особо и не помнила. В памяти остались лишь отдельные моменты и ситуации, а какой она была на самом деле, забыла.
Хотелось вспоминать только хорошее, но я не могла себе этого позволить, ведь она же меня бросила. А значит, и не стоила хороших воспоминаний. Они разъедали мне душу и вносили смуту в сердце и мысли.
Не будь Кощея, я бы тоже стала одинокой. Обо мне бы тоже никто наверняка не сожалел, и, чтобы убрать в квартире, пришлось бы звать каких-нибудь левых людей. И все равно Томаш не имел права вот так уходить. Это было оскорбительно, пусть я и нарочно выводила его. Взгляд уперся в оставленный на спинке стула пиджак. Я сняла его и оглядела, как если бы это был опасный, плохо изученный предмет, затем понюхала. Никакого особенного или необычного запаха не было. Пиджак пах Томашем настолько, насколько я успела его узнать. Проверила карманы. В одном из них нашелся ластик, а в другом я нащупала что-то маленькое и круглое, но вытащить не смогла. Вывернула карман наизнанку и обнаружила обычную, только пришитую изнутри серую пуговицу.
Томаш написал в «Ватсап» минут через двадцать. Я уже ушла из Надиной квартиры. Спросил, там ли я еще, и пожаловался, бедолага, что забыл пиджак. Я ответила, что пиджак забрала и оставлю его в школьной раздевалке, потому что на занятия сегодня уже не пойду. Не могла же я отправиться на уроки с пакетом вчерашней еды. Колбасной нарезкой и селедкой от него воняло за версту.
Ключ я занесла директрисе. Сначала ее секретарша не хотела меня пускать, но, услышав мой голос, Тамара Андреевна велела зайти. Она сидела за столом бледная и заплаканная, и, громко высморкавшись, сразу выложила:
– Они пытаются приплести к этому Женечку, представляешь? Моего Женечку.
– К смерти Надежды Эдуардовны? – неуверенно уточнила я, потому что сама думала только об этом.
Тамара Андреевна всхлипнула:
– Они написали, что Женечка – угроза. Что я не имею права допускать его к работе с детьми и что он, возможно… Что он… имеет к этому ужасу какое-то отношение.