Бах! Бах! Бах!
Болдырев дострелял магазин до конца, взрослые двинулись к мишеням, а Митька кинулся собирать улетевшие в траву теплые еще золотые цилиндрики гильз, которые одуряюще пахли сгоревшим порохом.
– Однако, Михаил Дмитриевич! При стрельбе не бросает вверх и отдача почти не чувствуется! – удивленно проговорил Болдырев, рассматривая насадку на стволе браунинга.
– Да, почти год форму прорезей подбирали…
– Хм, результат куда лучше моего обычного, все пули хоть не в центр, но в цель.
Так они стреляли, ходили и проверяли результаты еще несколько раз, а потом Михаил Дмитрич спросил, все ли Митяй понял, но на всякий случай объяснил еще раз и показал, как держать, что делать и куда целиться. И заставил выполнить все приемы, от подхода и отхода с пустым магазином, и только после этого зарядил патроны по-настоящему.
И Митяй настрелялся по самое не хочу и даже попадал, а Михал Дмитрич и Лавр Максимыч учили его, как правильно держать пистолет, как целиться, как дышать и все такое. И все, что ему говорили и показывали, Митька прокручивал в голове на обратной дороге, запоминая и соображая, где он сделал не так и как надо было сделать, и представляя, как он будет хвастаться ребятам, отчего опять пропустил все разговоры.
До Цюриха мы доехали привычным путем – на «Норд-Экспрессе» до Дюссельдорфа и оттуда вдоль Рейна в Швейцарию. Чтобы уболтать Петра Николаевича отправиться в санаторий за мой счет, пришлось провернуть целую операцию – сначала два врача из числа пайщиков Жилищного общества по моей просьбе в один голос заявили, что профессору категорически необходимо лечиться. Потом пришлось приврать, что место в клинике Амслера мной оплачено и зарезервировано на год вперед и никаких лишних расходов я не понесу. Следом уверил, что и в санатории будет возможность продолжать работу и, наконец, что его будет опекать мой сотрудник, весьма перспективный молодой физик с крайне интересными идеями в области природы света и статистической физики.
Пожалуй, сильнее всего сыграли два последних пункта.
В двойных окнах вагона на отражение книг, портсигара и других мелочей, лежавших на подъемном столике, накладывалось отражение блестящего металла пряжек, замков саквояжа и надраенных бронзовых ручек, люди же в застеколье смотрелись тускло и вели призрачный разговор на фоне дальних лугов или мчащихся мимо деревьев. Иногда в проносящихся за окном городах сплетались и расплетались идущие рядом колеи, вдалеке катились аккуратные трамвайчики, а то вдруг, почти задевая вагон, пролетала стена какого-то здания с обрывками рекламных плакатов.
Нагретая кожа обивки, мягкие сиденья, хороший обед – что еще надо в пути? Только хороший собеседник, и Лебедев этому условию удовлетворял вполне.
Говорили мы в основном о науке, и я еще раз убедился, что мощный, тренированный ум куда лучше, чем просто знания, даже из будущего века – Петр Николаевич мгновенно схватывал мои «дилетантские рассуждения», за которые я выдавал обрывки физических знаний, полученных в институте и школе. Естественным образом дошли мы и до Нобелевской премии, впервые присужденной полгода тому назад – Рентгену за физику, Вант-Гоффу за химию, фон Берингу за медицину, Сюлли-Прюдому за литературу… Господи, кто все эти люди? Лучше бы Жюлю Верну дали… нет, Рентгена-то я знал, а вот остальные? Там ведь в списке лауреатов больше половины совсем незнакомые имена.
– А кому бы вы, Михаил Дмитриевич, присудили премию в нынешнем году?
Я хмыкнул и попытался отбояриться, но Лебедев был настойчив.
– Не знаю, как это отвечает требованиям к кандидатам, но из крупных писателей я вижу Толстого и Сенкевича. Из медиков – Павлова и Коха, с химией я знаком слабо…
– О, я смотрю, вы больше радеете за российских кандидатов!
– Ну, по крайней мере, я знаю их лучше, чем прочих.
– Хорошо, а кому за физику?
– О присутствующих не говорят?
Лебедев засмеялся и отмахнулся.
– Не скромничайте, Петр Николаевич, не в этом году, так позже. А сейчас… пожалуй, Лоренцу. Возможно, Беккерелю за радиоактивность, или лорду Рэлею, – перечислил я пришедших на ум крупных физиков.
– А Рэлею за что?
– За аргон. – О, а вот и шанс подвигнуть визави на исследования в нужном направлении. – Кстати, есть у меня предчувствие, что аргон будет светиться, если через него пропустить электрический ток. И остальные благородные газы наверняка тоже. Черт его знает, почему мне так кажется, интуиция, наверное.
– Хм, вот вашей интуиции я бы доверился.
– Так за чем же дело стало? Альберт устроит вам возможность поработать в цюрихском Политехе, расходы я беру на себя, потому как это моя идея, будете лечиться и заниматься физикой, поди плохо.