– Проводите меня домой.
– Разве ты живешь не здесь? – удивился я.
– Нет, на соседней улице, санаторий только для пациентов, мне только разрешают держать тут некоторые вещи.
И мы снова двинулись по улочкам Бадена до небольшого домика, утопающего в зелени и цветах. Благообразная старушка в опрятном переднике, возившаяся около розового куста, поздоровалась с «фрау Натали», провела по мне взглядом, в котором сверкнула веселая искорка, и вернулась к своим занятиям.
– Я снимаю половину дома, во второй живет фрау Эмма, она же убирается и готовит.
– Покажи мне домик, – я уже знал, что сегодня я отсюда не уйду, и по туману в ее глазах понял, что она тоже это знает.
– Тише, – сказала она, – тише.
И я снова поцеловал ее в глаза, потом в губы, потом в шею и дальше, дальше, дальше вниз.
– Я тебе нравлюсь?
Господи, девочка, да что же ты спрашиваешь… пшеничные волосы, глаза, губы, талия, бедра…
– Очень.
– Я худая, да?
О господи. Это вечное – даже самая первая раскрасавица обязательно придумает себе изъян и будет из-за него комплексовать.
– Ты идеальна, – и я ни капельки не соврал, с ее ногами можно было свести с ума всю Москву моего времени.
– Ты обманываешь…
Я просто поцеловал ее. Долго, очень долго, затем медленно оторвался, а ее руки гладили меня, будто она была слепой.
– Миша, пожалуйста… Пожалуйста… – и снова мы целовались, скидывая с постели снятую второпях одежду. И снова гладили друг друга нежно и медленно, и ее грудь прижималась ко мне, и ее длинные волосы умопомрачительно пахли молодостью, и мы сплетались и расплетались, и раскачивались и вскрикивали, пока все внутри не сжалось и все тело не полыхнуло жаром.
И мое сердце остановилось, мое сердце замерло…
Лето 1902
Надо мной в утреннем полумраке плавал беленый потолок с балками, и даже на какое-то мгновение показалось, что я в том шале в Кицбюэле, куда меня как-то раз вытащили кататься на горных лыжах.
Но слева повернулась во сне и закинула на меня ногу Наталья, и все мысли о XXI веке из головы вышибло…
Оторваться друг от друга мы смогли только после того, как к нам постучалась фрау Эмма и насмешливым голосом через дверь сообщила, что оставит завтрак на двоих на столике. И надо было вставать и ехать в Гамбург, черт бы его побрал. Будь я в своем времени – дозвонился бы, послал эсэмэски, стукнул в вацап, телегу и вайбер, наконец, отписал бы «по мылу», что никак не могу и встречу надо переносить. Но здесь это было невозможно – крутилась тяжеловесная машина больших дел, медленной связи, взаимных обязательств, в которой жившие по чужим документам люди с риском собирались в одном месте в одно время, как небесные тела на парад планет раз в сотню лет, и отменить встречу означало внести в слаженную работу десятков людей тяжелый сбой.
И еще я подумал, что было бы мне лет двадцать – послал бы я всю революцию и остался здесь, но мне не было двадцать и мне надо было ехать.
А ведь через десять лет я буду совсем старичком.
Мы умывались, поливая друг друга из кувшина, счастливо смеясь и брызгаясь, а когда я наконец разогнулся от раковины мойдодыристого умывальника, Наташа провела пальчиком по моей груди, и меня тряхнуло как током.
Вот оно, твое счастье – ты можешь легко купить его ценой миллионов неспасенных жизней, и никто об этой цене не узнает.
Никто, кроме тебя.
И как тогда жить с этим счастьем и этим знанием?
Значит, собираюсь и еду.
Кофе стоял на едва тлеющей спиртовочке, и мне опять стукнул в голову «Сплин»:
Да, с Пресли тут недоработочка. Нет ни радиотрансляций, ни пластинок, а даже будь они – хрен бы кто смог оценить рок-н-ролл. Не поймут-с. Как и с некоторыми социальными идеями – не готов народ. И можно закатывать глаза: «Ах, в цивилизованных странах! Ах, надо нам такое же!»
А в цивилизованных странах всеобщее среднее образование и выборы уже лет пятьдесят. Куцые, конечно, но хоть какие, вот люди и попривыкли. А у нас пока такой социальной привычки нет.
А раз нет – надо ее нарабатывать. Даешь общественные практики, кооперативы, советы уполномоченных и профсоюзы.
И вообще, инженер Скамов, ты нормальный? Перед тобой сидит лучшая в мире женщина, смотрит на тебя влюбленными глазами с темными кругами под ними (не отпирайся, мерзавец, твоя работа), а ты о чем думаешь?