— Роберн Роксбери Тремблей, какое будет ваше последнее слово?
Тремблей попытался повернуть голову, но понял, что это невозможно из-за ремней, которыми она пристёгнута к подголовнику кресла.
— Нет, — прошептал он дрожащим от напряжения голосом.
Айкман, чуть повернувшись, сделал знак Де Монту. Поджав губы, доктор сделал шаг вперед, обошел вокруг кресла первого пилота и остановился у правой руки Тремблея, открыв свой чемоданчик, извлек небольшой шприц, уже готовый для инъекции. Тремблей закрыл глаза, на его лице отразился ужас и присутствие смерти… И Де Монт прикоснулся к его руке кончиком иглы.
Тремблей дернулся, судорожно вздохнул.
— Конни, — послышалось, как стон.
Нижняя челюсть задрожала, когда он резко выдохнул. Его глаза больше не открылись… Через несколько секунд он был мёртв. Де Монт еще с минуту глядел на результаты, высвечиваемые в ящичке-аптечке, прежде чем официально подтвердить:
— Казнь совершена в соответствии с предписанием, — сказал он усталым мрачным голосом. — Время: тысяча пятьсот двадцать семь часов по бортовому времени, летоисчисление Патри, 14 октября, года четыреста двадцать второго. — Он поднял взгляд на Бартоломи. — Он готов, капитан…
Бартоломи кивнул, собираясь с духом, а затем отстегнул руки Тремблея и энергично потянулся к чёрному пульту, подключенному к главной панели управления первого пилота. Он ожил при первом же прикосновении к нему, перемигиваясь лампочками индикации. Капитан разместил устройство у рычага главной панели прямо перед креслом.
— Что я должен еще сделать? — вопросил он Айкмана, его голос понизился до шёпота.
— Ничего, — отрицательно ответил тот, бросив взгляд на меня. Убедившись, что я еще здесь, он злорадно усмехнулся: величественный, благочестивый Смотритель, которого принудили к созерцанию казни человека.
— Ничего, — повторил он. — Сесть и наслаждаться полетом.
Бартоломи фыркнул, в глазах промелькнула искра недовольства, но он, повинуясь приказу Айкмана, отошёл от тела.
И, будто по чьему-то неведомому сигналу, тело пошевелилось.
Я ожидал, что именно так и произойдет, но все же зрелище было ужасающим.
Тремблей — мёртв. Всё в нем, каждая клетка, всё-всё мертво…
И видеть, как руки медленно отрывались от подлокотников кресла — зрелище невыносимое, оно леденило мою душу. И в то же время я не смог заставить себя отвести глаза. Во всем, что происходило, было что-то гипнотически завораживающее, притягивающее мой разум и одновременно отвращающее меня эмоционально.
Руки Тремблея протягивались вперед, к черному «Пульту Мертвеца», к его черной панели; на мгновение замерли, как бы в раздумье, затем вновь зашевелились, пальцы согнулись, и ладони опустились на переключатель траектории Мьолнира. Одна рука уже шарила как бы в поисках чего-то… Затем снова замерла… и прикоснулась к нему.
И сразу же вернулась гравитация — мы опять очутились на территории Мьолнира, на пути сквозь Облако. Всем этим управлял мертвец.
— Зачем я здесь? — повторил я свой вопрос.
— Вы первый из Смотрителей, путешествующих на Солитэр, — ответил он. Эти слова относились ко мне, но его взгляд по-прежнему был обращен на Тремблея. Ощущение патологической зачарованности, не покидавшее меня, похоже, не оставляло и самого Рэндона.
— Трудно поверить, не правда ли? — продолжал он, его голос доносился вроде как бы издалека. — Уже семьдесят лет как открыт феномен «Пульт Мертвеца», и ни одного Смотрителя на борту.
Я поежился, по телу побежали мурашки. Какое тут «открытие»! На том первом корабле, которому удалось прорваться на Солитэр, все произошло благодаря какому-то сверхвезению, не больше, если слово «везение» было бы здесь уместно. Научная экспедиция одного из университетов на протяжении нескольких дней носилась по краю Облака в бесплодной попытке понять и рассчитать, почему полеты по траектории Мьолнир невозможны на этом участке пространства, как вдруг ни с того, ни с сего корабль снова каким-то фантастическим образом оказался на прежней траектории, что дало ему возможность совершить десятичасовой полёт внутри системы Солитэра. Они так были поглощены своими расчетами, подсчётами и возней с оборудованием, что никто на борту не смог понять, в чем было дело, пока не добрались до системы, и тогда только заметили, что человек, управлявший кораблем с места первого пилота, — не живой. Он скончался от апоплексического удара по странному совпадению именно тогда, когда они почти вплотную подошли к Облаку.
Позднее им удалось-таки придти к правильному заключению, но для этого пришлось проторчать в этой системе почти два месяца. Всякого рода дружеские связи в таких условиях возникают быстро. Было очень интересно, как все это у них выглядело в ожидании, кто станет следующей кандидатурой на тот свет, чтобы остальные могли вернуться восвояси… По моему телу прошла волна озноба.
— Смотрители считают: «Пульт Мертвеца» — одна из форм человеческого самопожертвования, — сказал ему я.
Рэндон продолжал терпеливо разглядывать меня. Но за его самодовольной искушенностью скрывался внутренний протест, предложенный мной этический вариант явно не устраивал его.
— Вы здесь не для того, чтобы заниматься обсуждением проблем общественной морали, — ядовито заметил он. — А затем, чтобы ответить, представляет ли собой данное Облако нечто живое?
Я почувствовал себя так, будто разом обрушились все страхи, пережитые в детстве, окутывая меня полузабытыми призраками прошлого. Значит, моя задача — обнаружить присутствие некоего единства, способного хладнокровно осуществлять контроль над телом мертвого человека.
— Нет, — только и смог произнести я. Рэндон выпрямился.
— Что значит нет? Что, живое?
Руки Тремблея манипулировали, изменяя курс «Вожака» на некоторое количество градусов вдоль извилистой, постоянно меняющейся траектории Солитэра… Внезапная боль пронзила мое тело.
— Я хотел сказать, что не смогу это сделать…
Лоб Рэндона наморщился.
— Послушайте, Бенедар, поверьте, от вас не ждут никаких чудес…
— Я этого не сделаю, — пришла на ум первая попавшаяся фраза.
Головы всех присутствовавших в рубке повернулись ко мне. Даже Рэндон как-то сник.
И, если мне предстоит опуститься в ущелье, темное, как сама смерть, я не побоюсь ее, поелику ты — рядом со мной.
Я набрал в легкие побольше воздуха и приказал себе быть хладнокровным и выдержанным.
— Мистер Келси-Рамос, человек, сидящий там, — мёртв.
— Он — приговоренный к смерти преступник, — вставил Айкман. В его тоне чувствовалось злорадное наслаждение теперешним моим состоянием. — Он отнял жизни у более чем двадцати жителей Майланда. Кому вы сострадаете?
Наши взгляды встретились, но я не собирался отвечать. Ему было не дано понять, а если бы он смог, то не счел бы нужным вникать, какой неосознанный суеверный страх вызывал у меня этот зомби. Чувствовать, быть свидетелем его смерти, и в то же время наблюдать какое-то подобие жизни…
— Кто такая Конни? — поинтересовался Рэндон.
Айкман недоуменно повернулся к нему.
— Кто? — переспросил он.
— Тремблей назвал какую-то Конни в тот момент, когда… Де Монт делал инъекцию, — пояснил Рэндон. Хотя он остался недоволен моим отказом выполнить его приказание, но, тем не менее, не мог допустить, чтобы какой-то чужак сделал меня мишенью для своих стрел. — Одна из тех, кого он убил?
Айкман покачал головой.
— Она была его сообщницей. — Его глаза снова уставились на меня. — И казнена, между прочим, во время предыдущего полета на Солитэр.
Я сжал зубы.
— Мистер Келси-Рамос… с вашего позволения, можно уйти?
Несколько мгновений он изучающе смотрел на меня, затем кивнул.