Перед закрытием ресторана он предложил Анжеле продолжить праздник в его номере. Анжела, узнав, что он живет в Доме творчества писателей, легко согласилась.
По пустынным витиеватым улочкам карабкались они вверх к Дому творчества.
— Вы тоже писатель? — спрашивала пьяненькая блондинка.
— Не совсем, — говорил Юрец. — Скорее поэт…
— Прочитайте что-нибудь из ваших стихов?
— Потом. Прочитаю.
Яркая луна освещала приморский город нежным шелковым светом.
Поднялись на второй этаж. Юрец ввел Анжелу в комнату, усадил за стол, а сам вытащил из тумбочки банку шпрот, бутылку крымского портвейна и два стакана.
— Вы мне стихи почитаете? — снова спросила заплетающимся языком блондинка.
Юрец бросил на нее раздраженный взгляд.
Не ответил. Был очень занят открыванием бутылки вина.
Наконец не поддававшаяся было пробка, шпокнув, вдавилась внутрь бутылки, и Юрец расслабленно опустил вилку, которой вдавливал пробку, на стол. Достал два стакана. Разлил.
— Ну, — сказал он, — за знакомство. Анжела подняла стакан, пригубила и опустила на стол. Говорить Юрцу не хотелось, и он решил сразу перейти к делу. Встал, подошел к девушке, обнял ее сзади и, наклонившись над ней, прошептал в самое ушко:
— Свет выключить?
— Зачем? — девушка посмотрела на него снизу вверх широко открытыми зелеными глазами. — Я люблю, когда ярко, когда много света. — И улыбнулась, показав белоснежные ровненькие зубки.
Потом игриво развязала тесемочки на плечиках, и легкое платье соскользнуло вниз, открыв ее животик и белый кружевной лифчик.
Юрец вроде и обрадовался такой готовности, но самому ему было как-то неудобно раздеваться при свете.
— Ну что же вы, а еще писатель! — хихикнула Анжела, заметив его растерянность.
А сама встала — платьице упало на пол, и она осталась в лифчике и белых трусиках.
Отступать было нельзя, и Юрец, покосившись на яркую лампочку, стащил с себя пиджак, потом сорочку, потом снял брюки и остался в спортивного вида синих трусах, Наконец, переборов себя, снял и трусы.
— Ой, — хихикнула Анжела, разглядывая голого «поэта». — Какой он тоненький! Ой, я еще таких не видала!..
Юрца словно кувалдой по голове ударило. Он выпучил глаза на эту блондинку. Внутри все закипело, хмель словно улетучился, оставив душевную тяжесть.
— Какой тонкий! — похихикивая, продолжала восклицать тоненьким голоском Анжела.
Матерясь, Юрец быстро надел трусы и угрожающе пошел к Анжеле. Схватил ее за руку и потащил к двери.
— Ах ты ж сука! — кричал он, и крик его срывался на хрип. — Я тебе, сука, покажу тонкий!
И открыв дверь, он вытолкнул девушку в коридор. И тут же закрылся на замок изнутри, словно боялся, что она будет рваться назад.
В коридоре возник какой-то шум, но Юрец не обращал на него никакого внимания. Он допил портвейн, успокоился немного и вдруг заметил, что вся одежда этой блондинки лежит на полу комнаты. Раскрыл дверь на балкон и швырнул туда и босоножки, и платье.
Минут через десять он уже храпел на кровати.
А в коридоре слышались шаги: пьяная полуобнаженная девушка что-то рассказывала заплетающимся языком двум молодым милиционерам и дежурной горничной Дома творчества писателей.
— Эти писатели, — причитала, слушая девушку, горничная. — Они такие сволочи! Такие —развратники! Лучше бы лишний роман написали, чем безобидных дур совращать!..
— Не мешайте, гражданка, — пытался урезонить ее один из милиционеров, безотрывно глядя на кружевной лифчик девушки.
Глава 14
Весть о страшной смерти Захара-печника разнеслась по всей округе Новых Палестин. Разнеслась и словно осела на языке и в памяти тысяч людей, знавших и не знавших его. Всех потрясла она, и примолкли новопалестиняне, будто не о чем им стало говорить меж собой. Все делали молча. Только учительница Катя продолжала свои уроки в человеческом коровнике, объясняя детям разные несложные науки. И даже историю с Захаром-печником напоминала она детям, объясняя им разницу между жизнью и смертью.
Замолчал на время и ангел, для которого происшедшее было непонятно и ужасно. Сидел он днями на своей лавке, вспоминая то, что уже не могло повториться: долгие зимние вечера разговоров за столом в доме у Захара. Иногда спускался он с холма и шел к оставшемуся жить в доме печника Петру. Сидели они тогда вдвоем за столом и молчали. Петр подпирал единственной рукой подбородок и время от времени вздыхал.
А время шло. Зима была еще сильна холодом, но оставалось ей недолго править. Люди думали о весне, и, наверно, каждый в душе надеялся, что весенние заботы отвлекут их от воспоминаний и мыслей о смерти Захара. Хотя понятно было, что весна, когда наступит, начнется как раз с похорон Захара и Архипки-Степана, лежавших между большой колодой для рубки мяса и стеной зимней кухни. Сейчас оба тела были припорошены снегом, а Захар еще был завернут в широкую холстину, чтобы никто не видел, что от него осталось.
Доходили до новопалестинян слухи о том, что разыскивают разные колхозные крестьяне бригаду строителей вместе с бригадиром, чтобы поступить с ними по справедливости. А сама бригада прячется по лесам, постоянно переходя с места на место.
Эти слухи дошли и до ангела, но особенного внимания он на них не обратил, да и не думал особенно о строителях, хотя их бригадира, виновника гибели Захара, вспоминал не раз, пытаясь понять, откуда в человеке может быть столько зла.
И вот однажды утром, выйдя на какой-то шум из человеческого коровника, увидел он внизу у реки, как раз напротив дома Захара, множество народу — пожалуй, даже больше, чем было жителей в Новых Палестинах. Спустился он с холма. Увидел горбуна-счетовода с толстой амбарной книгой под мышкой. Подошел к нему.
— Словили, — сказал горбун и движением подбородка указал на реку, однако ничего там ангел увидеть не мог из-за большого стечения народа.
— А что там делают? — спросил ангел.
— Судят, — ответил горбун-счетовод. Это слово внезапно отозвалось в мыслях ангела, и подумал он, что в конце концов и его ожидает высокий Небесный суд за его побег. Стало ему на мгновение страшно, но пересилил он этот страх и задумался дальше спокойнее, хотя и с обреченностью, ведь думал он о том, что некого будет ему брать отсюда в Рай, некого будет ему вводить в райские ворота, а значит и прощения от своих братьев и сестер он не получит. И эти мысли как-то сами собой подвели его к другой мысли, которую он внутренне прослушал и испугался. «Уходить надо, — сказала мысль. — Праведника искать, иначе страшное наказание ждет!» И хоть отогнал ангел эту мысль, но неожиданно для себя кивнул в знак согласия с нею.
А суд над бригадиром и его строителями продолжался. Горбун протерся поближе к судилищу и вернулся обратно. Отыскал ангела и сообщил ему, что судят строителей не новопалестиняне, а колхозные крестьяне, которые сказали, что новопалестинян к суду допускать нельзя, потому что добрые они очень и обязательно недосудят виновных. Услышав это, ангел вздохнул с облегчением — раз колхозные крестьяне считают жителей Новых Палестин слишком добрыми, значит живет он, ангел, среди не самых худших из людей этой загадочной страны. Может, просто мало он им помогал, может, это его вина, что уже сейчас видно — не попадут эти люди после смерти в Рай?
— Тише! Тише! — закричал кто-то со стороны замерзшей реки, где проходил этот суд.
Замолчали люди, прислушались. Прислушался и ангел, голос расслышал, но о чем говорил этот голос — не разобрал.
Через полчаса толпа стала расступаться, расходиться. Ангел стоял и о Рае думал. И вдруг в освободившемся от людей пространстве увидел он полынью на льду реки, а из полыньи торчала макушка головы и расставленные в стороны руки, привязанные к длинной жердине.
Оглянулся ангел по сторонам, испугавшись вдруг, что один он остался. Но много еще людей стояло рядом. Стояли молча и смотрели, как вмерзает в лед по приговору суда бригадир строителей — убийца Захара.
Подошел горбун-счетовод.
— Ну все, — сказал он с облегчением.
— А со строителями? — спросил ангел, будучи не в силах оторвать свой оцепеневший взгляд от страшной полыньи. — Что решили?