Но господь бог пошутил, вдохнув в могучее тело трусливую душу зайца, которому повсюду чудится бегущая по его следу свора собак. На разборки его брали, дабы устрашал своим видом явившихся на «стрелку» конкурентов. В силу вышеизложенного, когда от противоположной стены арки неожиданно отлепился некто и коротким ударом послал громилу в нокдаун, Хорек запаниковал и перешел на сиплый шепот:
— Ты че, ты че, в натуре? Я ж к тебе, блин, ничего не имею… — И добавил в слабой надежде уж совсем нелепое: — Может, обознался, а?
— Разве тебя, гнида, перепутаешь? Разве что с дерьмом в колхозном сортире!
— Ты осторожней на поворотах, не то рога враз обломаю! — Хорек и сам не верил серьезности своих угроз, брякнув скорее по привычке, чем подумав.
— Ну что ж, давай обламывай, — усмехнулся Макаров и сунул руку в карман, чем вконец перепугал Хорька.
Избавиться от железной хватки тот не мог, и тогда Василий прибег к испытанной тактике — жалобно заныл:
— Ну, что я тебе сделал? Чего надо?
Во дворе появился прохожий с черным пуделем на поводке. Макаров приобнял Хорька, словно закадычного приятеля:
— Что надо, спрашиваешь? Так вот, шустренько доложи мне о своих корешах, что пасли меня вчера.
— А-а-а, эти… Так я их и сам не знаю. Подгребли и справку наводят, где тут, мол, водила губернатора проживает? Я, поверишь, спервоначалу не понял, о ком базар. А тут приканал пахан наш, Толик Сбитень. Помоги, говорит, людям, они в замазке не останутся, нужда придет — тоже помогут. Мне чего, жалко, что ли. Сказал, где живешь, когда домой заявляешься.
Хорек подумал, прикидывая, миновала ли опасность, и добавил:
— Так они ж все это узнать могли у любого и без меня.
— И больше ничего не спрашивали?
— Да нет, зашли в твой подъезд, и все.
— И ты с ними…
— Какой мне интерес? Это ваши дела, у меня своих — выше крыши.
Глазки у Хорька подозрительно блестели, и Макарову показалось, что тот что-то скрывает.
— Ты мне лапшу на уши не вешай. Чтобы ты и ничего не разведал? К хате моей ты не подходил, ладно. А вот что попросили тебя на стреме постоять, пока со мной разберутся, а ты не согласился — ни в жисть не поверю.
Насчет «постоять на стреме» Сашка добавил просто так, но по тому, как отвел глаза Хорек, понял — угадал.
— Ну ты сразу — «на стреме»! Они, это, на новой тачке приехали. Погляди, говорят, чтоб, значит, никто… Бутылку посулили, чего отказываться?
— Хорошо. Допустим, на первый раз поверю. Даже дверь не заставлю ремонтировать…
— А дверь-то при чем?
— Дырок понаделали.
— Неужели стреляли? То-то, я смотрю, сыпанули они из подъезда… Я сначала забеспокоился, а тут и ты вышел.
Хорек подумал малость и решил укрепить к себе доверие.
— А главного вроде я раньше встречал на Желябова в гастрономе…
— Ну вот и помотайся по окрестностям, разузнай все, что сможешь, о моих гостях.
— Так я с дорогой душой, — обрадовался Хорек. — Из-под земли отрою, а ты уж своим охранникам про меня помолчи. Научились, суки, душу выворачивать наизнанку, хочешь не хочешь, а под чем хошь подпишешься.
Макаров понимал: Василию Егоровичу Хорькову нет никакого смысла темнить. Кому же охота попасть в поле зрения сотрудников охраны вице-губернатора. Нынче и в милицию-то загреметь — рисковать здоровьем, а служба безопасности покруче будет. Но Макаров понимал и другое — он был в жестоком цейтноте. Пока банда с ним не разберется — покоя ему не видать. Правда, могут испугаться волн, поднятых убийством Радкевича и неудачным покушением на него самого. Но на дне они пролежат недолго. Охота продолжится, рано или поздно продолжится. А раз так, то надо первым нанести удар.
Эх, не думал старлей Макаров, что придется вспоминать уроки спецназа!
8
— Черт побери все начальство на этой земле! Сыромятников тоскливо слушал телефонные звонки, грустно сознавая, что хочешь не хочешь, а поднимать трубку придется. Часы показывали четверть второго ночи. Из ванной доносилось пение Кондратьева, хотя, впрочем, пением душераздирающие вопли подполковника мог бы назвать разве что пресловутый медведь из известной поговорки.
— Все! Возвращаюсь в Москву и подаю рапорт об уходе на заслуженный отдых. — После телефонного разговора Сыромятников переполнился праведным гневом и задыхался от злости. — Звонить в два часа ночи, чтобы спросить, как дела!