В день прощания Михеич кормил Борьку особенно вкусно — комбикормовой кашей на курином бульоне. День был, как назло, солнечный. Играла капель. Повязав на шею Борьке бельевую верёвку, взяв лыжи-снегоходы и ружьишко, чтобы пугнуть медведя в лесу, Михеич вывел его за калитку и решительно потащил к лесу именно той дорогой, которой обычно избегал.
Из всех собак этой улицы не посажена на цепь была лишь Зойка. Что её, старуху мучить, рассудил Иван Петрович, всё равно не видит, не слышит — помирать уж скоро.
К избе под железной крышей Михеич приближался, гордо вскинув голову. Оттуда поверх занавески смотрел на него Иван Петрович и беззвучно желал смерти. Почуяв медведя, Зойка, лежавшая на своём любимом месте под крыльцом, встрепенулась, выползла наружу и тяжко потрусила, низко пригнув к земле голову, к незапертой калитке. Лаять было не в её суровом характере. Увидев перед собой неожиданно появившуюся овчарку, Борька так дёрнулся в её сторону, что Михеич упал на колени, выпустив из рук жалкое подобие поводка. Загривки двух зверей, старого и молодого, мгновенно вздыбились. Они замерли на миг и кинулись друг на друга, как в девяносто четвёртом Чечня с Россией. В стороны полетели куски мокрого снега и шерсти.
За те секунды, что продолжалась схватка, за то время, что орущий Иван Петрович, выскочивший с ижевской одностволкой с жаканом в патроннике из дома, пересекал на своих больных ногах двор, в голове стоящего на коленях Михеича пронеслось многое, он вспомнил всё:
— Вот тебе за мои страдания, ирод… Вот тебе,— шептали его губы.— Вырастил сыночка, вырастил защитника, вот он за меня и мстит…
А случилось давным-давно между двумя мужиками вот что. Тогда, сразу после войны, в этом лесном посёлке уже была зона, содержали «шестилетников» — советских солдат, побывавших в немецком плену и осуждённых за «предательство». Михеич в ней сидел, а Петрович его охранял. Как-то само собой получилось, что они подружились. Войну начинали на одном фронте, в одной дивизии, было что вспомнить. Только вот одному не повезло — ранили, а очнулся уже под «хальт!»
За долгими разговорами да за чаем как не вспомнить их самых — баб? К тому времени в недолгой жизни Михеича их ещё не случилось, он про них врал, а вот у вольного на ночлег Ивана опыт уже кое-какой был. И он в красках делился этим опытом со своим приятелем. Не называя имени, часто рассказывал об одной, которую случайно обабил.
Вскоре солдата перевели на службу в другую зону. Там ему оставалось дотянуть до дембеля ещё полгода. Михеич попал под амнистию. Как только вышел из зоны, сразу хотел направиться на станцию и уехать на родину, будто его, интернатовского, кто-то там ждал. Но увидел проходившую мимо девушку, которая поразила его неземной, как показалось пареньку, красотой, и решил — это моя судьба, женюсь.
Девушку звали Алевтиной. Гудырев устроился на работу, стал за ней ухаживать и… растаял лёд. Через месяц поженились. Получили комнату в бараке.
В посёлок, отслужив своё, вернулся Иван Шулепов. Им обоим никогда не забыть свою первую встречу, бросились друг к другу, обнялись.
— Я ведь жениться приехал,— поделился бывший солдат с приятелем.
— Вот и здорово, погуляем!— обрадовался тот.— А кто она?
— Помнишь ту девку, о которой я тебе рассказывал? Что уже теперь скрывать. Алевтиной зовут, люблю я её, не могу без неё жить…
Объятья ослабли. Проходивший мимо, тогда ещё юный, технорук Дорохов, увидев обнявшихся парней, задержался:
— Вы теря, вроде, братаны-братья, вроде родичей… Или подельщики, одну бабу бабой делали… гы-гы…
И глядя на остолбеневшего Михеича, добавил удивлённо:
— А ты чо, не знал?
С тех пор и закувыркалась жизнь с горы. Уехать бы Ивану Петровичу Шулепову, куда глаза глядят, так ведь нет, остался сверхсрочником на зоне да ещё и на Оксанке в отместку женился…
Борька отскочил от переставшей шевелиться собаки как раз в тот момент, когда Шулепов с ружьём наперевес выскочил на улицу. Он вскинул ружьё к плечу и прицелился в своего злейшего врага и виновника всех бед старика Гудырева, прямо в грудь. Грянул выстрел. Побежавший было в сторону леса Борька, споткнулся, перекатился через голову и замер. Михеич ещё некоторое время стоял на коленях, а потом нескладно упал в придорожный сугроб. Шулепов кинулся к растерзанной Зойке. Вскоре на улицу, растревоженные выстрелом собрались односельчане.