– И что же?
– Что на Луну воет! Какой кошмар. С кем связалась моя хозяюшка, с кем она связалась…
– А хозяюшка ваша? Что с нею? Вы сильно её любите? – Больше жизни! Не вру. Я много вру, но сейчас – ни сколько! – и она наконец-то докурила свою сигарету, и взяла еще одну. – Меня люди, порою, до той степени бесят, до той крайности я хочу их съесть, что не могу держаться иногда. Но хозяюшку свою я не трону. Никогда. Я буду её защищать ценою своей кошачьей жизни. У меня, представьте-с, всего одна осталась, да…
– А куда же ваши восемь исчезли? – спросил я, увлеченный её рассказом. Я уже и сам позабыл про допрос, про работу свою, но домой мне все-также хотелось, поэтому я придумал следующее. – Слушайте. Давайте вы мне расскажите по дороге?
Пуша Варваровна удовлетворительно кивнула, и стала собираться. Через пятнадцать минут мы уже были на улице, и в руках я держал все тот же блокнот с показаниями, что давала Пуша Варваровна, так и не догадавшись, что происходит. – Ну, значит-с, воюю я с домовым нашим. Редкая тварь. Вещи у моей хозяюшки крадет, да так запрячет, что даже я найти не могу. Гоняю его, в основном, ночью-с, ибо только ночью он приходит. По столам за ним я, по полу… А один раз, привел он друзей своих – чертей галимых. Ну и они решили в «баню» сходить. Открыли все краны в нашей квартирке – и давай бросаться в друг друга мочалками-с. Представляете этот бардак-с? Я подслушала у своей старшей хозяюшки-с, мамы моей младшенькой хозяюшки-с, что за воду тако-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-ой, – Пуша Варваровна аж пропела это слово, – счет, что я решила: хватит-с! И пошла бить им моськи-с. Всю ночь била, честное кошачье-с, – и она умылась.
– Удивительно, – сказал я. – А жизни-то свои как растеряли?
– Да очень просто. Привыкла героически жить, и легко умирать-с. То с окна свалюсь, то еще где-нибудь чудом уцелею, словом – да. Такая жизнь у меня-с. А вы… – сделала она паузу, и посмотрела на меня. – А вы кем работаете?
– Клоуном подрабатываю. И цвет мой любимый – черный. Пишу всякие никому не нужные слова, которые видят всего два на два человека, и так крутится у меня. Всюду я какая-то тень от чьих-то ног, или, может быть, рук – уж не знаю.
– Ах это вы-с?! Это вы с моей самой лучшей, прекрасной, самой ненаглядной хозяюшкой под окнами сидите? Это вы, да? Вы? Вы, спрашиваю-с?! – Пуша Варваровна снова взъерошилась, стала дикой, и чуть ли не выпустила свои бритвенные когти, но, почему-то, держалась. – Я вас запомнила. Все. Я вас тоже убью когда-нибудь-с.
– Но почему? Зачем меня убивать?
– А вдруг вы ей больно сделаете? А вдруг обижать будете? Я ж вас из-под земли достану, клоун вы черный, посмотрите на него! А нос ваш где клоунский-с? Где представление, скажите-с?
– Ну, – я достал из кармана красный клоунский нос, и надел его; и несколько маленьких мячиков. – Нос перед вами. А представление… – я задумался, и решил жонглировать ими, хотя и не умел. – Сейчас будет.
Но мячики мои раскатились по полу И укатились в лужу. Стали разноцветные мячики Черными, стали мячики Брошенными.
Но Пуше Варваровне, видимо, понравилось. Она тихонько села на лавочку, и стала умываться. Потом я сказал: – Не собираюсь я вашу хозяюшку обижать и расстраивать. Наоборот скорее – всячески от всего дурного оберегать, в обиду никому не давать, ни жизни, с её очень жестокими нравами, ни таким же людям. Прям как вы, Пуша Варваровна. Правда, анкетки я заполнять не буду, уж позвольте. Вы ей очень дурно делаете своими анкетками, вы знали?
– Теперь знать буду, – Пуша Варваровна сидела очень кротко. – Ладно, черный клоун, так и быть. Но учти – одна жалоба-с, – и я тебя порву-с. Места мокрого не останется! Взошла белая Луна, и темная улица стала чуть светлее. Вдалеке я заметил идущую к нам хозяйку Пуши Варваровны, и мы направились навстречу к ней. Листы блокнота с показаниями и, наверно, фактическим признанием в убийствах, я вырвал и бросил в ту же лужу, где лежали мои разноцветные мячики.