Не знаю даже, какой y нас сейчас день.
Сидя y пушки "Братство" на Бютт-Шомоне, я снова взялся за карандаш и бумагу. Весеннее солнце легонько припекает мне спину. Марта бродит где-то поблизости, между тридцати- и шестидесятифунтовыми орудиями -- от одного поста к другому. Флуранс приказал усилить охрану артиллерийского парка Бельвиля.
Тьер вручил командование Национальной гвардией генералу д'Орель де Паладину, первыми --словами коего были : "Я твердо намерен решительно подавлять все, что может нарушить спокойствие". Новый командир никогда не скажет "Национальная гвардия", a только "вооруженная сволочь*.
Ореля смесмил Гамбеммa, чмобы сдамь Орлеан npуссакам.
Принимая командование, он собрал командиров батальонов: из трех сотен только двенадцать человек явились на зов (мочнее: мридцамь из двухсом шестидесяти). Другими словами, этот главнокомандующий ничем не командует. Национальные гвардейцы -- "федераты", как они отныне пожелали называться,-повинуются только своему Центральному комитету.
Пямнадцамого февраля в зале Воксаль на улице Дуан восемнадцамъ округов шсказалисъ за то, чмобы Национальная гвардия осмавалась под ружъем. Двадцамь чемвермого они умвердили Усмав Федерации Национальной гвардии, вышедший из недр Общего собрапия делегамов, омсюда и возник Ценмралъный комимем.
Передо мной вдруг появилась Марта и, уперев руки в боки, с отвращением бросила:
-- До чего же y тебя ножищи огромные!
Потом отправилась к посту на улице Мехико, куда спешно прискакал гонец. По всему предместью только и говорят, что о предстоящем разоружении Национальной гвардии. Пассалас видел, как к Лувру стягивают войска.
-- Составили ружья в козлы вокруг садов, a сами разлеглись на каменных скамьях, на мостовой, под решетками и колоннадой. Курят, болтают...
-- Видать, заскучали,-- добавляет Жюль.-- A парни как на подбор, здоровякн, в последней кампании их не очень-то потрепало. Там полка два, если не больше...
-- A в поле сейчас работы хоть отбавляй,-- буркает Матирас, искоса поглядывая на меня.
-- И чего эта чертова солдатня здесь околачивается, вместо того чтобы трудиться? -- подхватывает Бастико.
Женщины из Шарона и Менильмонтана приносят в маленьких чугунках похлебку своим мужьям, стоящим в карауле. За ними увязывается детворa. Все семейство рассаживается возле пушки, пока ^фриштши1 разогревается на костре. Пользуясь случаем, хозяйки протирают тряпкой орудия своего квартала.
Весенняя теплынь и aромат похлебки вызывают во мне воспоминания о первых полевых работах в Рони. Вот точно так же садится полдничать землепашец, только y этих-то не ломит ни плечи, ни поясницу. Здесь болтают, болтают. Птиц тут, пожалуй, больше, чем в живых изгородях Авронского плато. Сплошное чириканье, споры, щелкают клювы, языки, челюсти.
-- Как это y тебя, раззявина, руки не отвалятся от вечного бумагомаранья?
Снова Марта. И снова мимоходом. С каждьм днем она все больше сатанеет, заставая меня за дневником. Раз я пишу, значит, не занимаюсь ею, значит, ускользаю изпод ee власти. B такие минуты она ведет себя как ревнивая любовница, глупо, по-ребячески злится. Следуя языковой традиции предместий, она, чтобы усилить ругательство, употребляет его в женском роде, так что через минуту я буду тощей индюшкой или старой ослицей. Она изде
Искаженное от Friihstuck -- завтрак (нем.).
вается над моими манерами, моими пристрастиями, уверяет, что я непременно заработаю себе горб, так как пишу, положив тетрадь на колени,-действительно, чаще всего я так и пишу. A с тех пор как она обнаружила y меня на первой фаланге среднего пальца мозоль от карандаша, она все время делает какие-то загадочные намеки, a взгляд y нее мрачный.
Париж лежит y наших ног. Война кончилась, и предместье говорит о ней даже с тоской. Осада была столь огромным бедствием, что заслоняла все мелкие заботы.
-- Мы голодали, мерзли, мы кровь свою отдавали, a что теперь нам, ншцим, остается? За квартиру за три срока платить!
-- Погорели теперь наши тридцать cy! -- добавляет Бастико.--Пусть Кровосос еще попляшет, пока мы за квартиру свои денежки выложим.
-- Не из пальца же их высосать.
Все головы поворачиваются к Предку. Последние дни Флуранс совсем не показывается. Посылает свои распоряжения через гонцов-гарибальдийцев, все время посвящает отделке своего труда "Париж, который предали*.
-- Hy, из двух миллионов парижан наберется разве что тысяч сто cпособных платить за эти три срока! Пускай даже все судебные исполнители, все судьи... королевства хлопочут с утра до ночи, все равно миллион девятьсот тысяч человек на улицу не выкинешьl
Где-то варганят монархию... Монархистское болыиинство уже существует в этом Собрании провинциальной знати, собравшейся в Бордо. Бельвильцы готовы защищать Республику, но как? Прудонисты и интернационалисты ведут между собой бесконечные споры. Предок старается переубедить типографщика, но безуспешно:
-- Какой бы интернационалист ты ни был, ты остаешься на позициях 89 года, держишься за "Единук> и неделимую", которая централизует политическую власть и позволит некой ассамблее говорить от имени всей Франiщи, в то время как некоторые провинции станут протестовать против подобной автократииl
-- Я же вам твержу: федеральная система.
-- B федерации, Гифес, число -- это еще не сила. Между членами федерации существует двустороннее соглашение, и каждый считает себя свободным от договора в целом, если хоть одна его статья будет нарушена.
Думаешь ли ты, к примеру, что двадцать швейцарских кантонов могли бы сговориться и уступить один из федеральных кантонов -- как наша Республика, единая и неделимая, уступила Эльзас и Лотарингию? Федеральный кантон послал бы их всех подалыпе!
Марта слоняется вокруг меня и жужжит, как комар перед грозой:
-- Hy ты, простофиля свинячья...
14 марта.
Вот уже неделя, как где-то пропадает наша смуглянка. Известно, что она побывала в Жанделе, видели, правда издалека, как она направлялась к каналу Сен-Мартен. A через два дня ей, тоже издали, помахал ручкой кто-то из наших... Семь дней, в течение которых я не мог физически написать ни строчки. Камни тупяка жгли мне подошвы, Бельвиль мне осточертел. Решение было принято: вернусь в родимую колыбель, возьму курс на Рони. И вот вчерa утром y Роменвильской заставы я наткнулся на Марту. Она ждала меня здесь.
Ни здравствуй, ни прощай -- молчок. Даже не спросила, куда я иду. A я в свою очередь воздержался от искушения спросить, где она пропадала зту неделю. Взяв меня за руку, Марта зашагала рядом со мной в направлении Рони. После Верескового болота мы пошли прямо полями. Вот здесь-то, где-то между Старым резервуаром и Мальасизом, наша барышня остановилась и меня заставила остановиться. Я присел на откосе, ко всему на свете равнодушный. A она молча стояла передо мной.
Когда Марта вот так приглядывается ко мне, я вдруг начинаю видеть себя как бы со стороны, таким, каков я на самом деле: долговязый, худющий, без кровннки в лице. Я не знал, куда девать руки иноги. Я сам себе ненравился, чувствовал себя нескладным. Опустив глаза, я увидел заплатки на коленях -это мама постаралась. Кончиками пальцев я ласково водил по маленьким аккуратным стежкам, по заштопаннымдыркам. A вот y Марты юбка была рваная-прерваная, только в двух-трех местах она зашила ee наспех, через край.
-- И руки-то y тебя как крюки!
Вот первые слова, которые я услышал от нее после недельной разлуки. И она со вздохом добавила:
-- Прямо с души от тебя воротитl -- Даже слезы y нее на глазах выступили.-- И все в тебе мне противно: волосенки ни белокурые, ни темные, HOC с аршин, рожа как y старой девки, буркалы льстивые, мясо дряблое, сутулый, как приказчик, ножищи чисто корабли какие...
Перечисляя мои достоинства, смуглянка все больше распалялась. Хлопала себя по бедрам сжатыми кулачками, топала ногой, даже как-то по-старушечьи поводила подбородком.
Наконец она замолчала. Застыла как каменная и вдруг выпалила: