По знаку полковника трубач проиграл сбор. И тут же солдаты бросились по местам, расхватали ружья, построились в ряды по обе стороны баррикады. По первому зову трубы солдаты вываливались из кабачков, расталкивали обступивших их женщин, забыв о недопитой бутылке и неоконченной беседе. Унтер-офицеры проверяли равнение, они снова обрели и грубый тон, и несговорчивый вид. Солдаты ждали в позиции "ружье к ноге". Смолкли песни, крики, смех. Затих тяжелый топот грубых башмаков, затихло звяканье разбираемых ружей. Над ГранРю, над всем Бельвилем нависла тишина.
Полковник, не сгибая спины, опустился в седло. Этот безжизненный череп по-прежнему не выражал ничего, даже начальнического удовлетворения. Разве что блеснули глаза, да их и не было видно в глубоких орбитах, под козырьком кепи, обшитого галуном. Вдруг он протявкал:
-- Разогнать толпу!
И голос y него был какой-то сухой, словно постукивали костяшки скелета.
Штыки с пугающей поспешностью нагнулись. Теперь можно был о отдать любой приказ. Опешив от этого чисто механического повиновения своих новых друзей, женщины и ребятишки отступили и сгрудились перед первой шеренгой рот, построенных по обе стороны баррикады, где красовалась во всей своей чудовищной спеси пушка "Братство", лишенная снарядов и прислуги.
Капитан Лангр одернул мундир, поправил кепи. Затем с подобострастным восхищением оглянулся на своего начальника, скомандовавшего:
-- Митральезу к боюl
Артиллеристы растерянно переглядываются. Положенный маневр sдесь просто невозможно выполнить: как повернешь упряжку на этой узкой улице, идущей под уклон, да еще забитой народом, даже на тротуар заехать нельзя, потому что и там полно людей. Этот миг нерешительности дорогого стоит.
-- Hy? -- нетерпеливо бросает полковник. Командир орудия разводит руками, устало встряхивает головой.
-- Эй, гражданин, еще вина своего не допил!-- бросает Tpусеттка н подносит кружку долговязому капралу в очках, который всего пять минут назад читал вслух своим солдатам воззвание Центрального комитета.
-- Не подпускайте ee! -- блеет полковник.
Крупнотелая блондинка отвечает взрывом такого звонкого, варазительного хохота, что солдаты невольно улыбаются.
A тут еще мелкий, но упорный дождичек вновь начинает кропить косынки и кепи, плечи штатских и военных. Шеренги снова чуть расстраиваются, солдаты глазеют на хмуроe небо. Бретонцы переглядываются с Зоэ.
-- Hy, что там митральеза? -- орет полковник.
Лошадей выпрягли, но орудие по-прежнему заклинено поперек мостовой. Впрочем, артиллеристы без особого усердия ваканчивают свои маневр, без злобы отвечают женщинам, приступающим к ним с разговорами. Очкастый капрал потягивает свое винцо, a подружка Гифеса, держа за руку какого-то сержанта, вполголоса беседует с ним. Бельвиль снова незаметно просочился в стройные шеренги солдат. Молчание нарушено, опять, хоть и не так громко, начинаются разговоры.
Полковник привстает в стременах, переглядывается с капитаном Лангром, взгляд которого словно бы говорит: "Я же вас предупреждал..."
И полковник орет:
-- Оттеснить женщин! Обороняйтесь штыками!
Солдаты даже бровью не ведут. Бывалый вояка и престарелая девица Орени смотрят прямо друг другу в глаза, да не только они, но и сержант и Вероника, очкастый капрал и Tpусеттка, сержант-каптенармус и Селестина Толстуха, ординарец капитана Лангра и Сидони Дюран, толстый капрал, который уже не балагурит,
и Флоретта, бретонцы и Зоэ и еще многие-многие пехотинцы и многие-многие бельвильцы.
Митральеза все еще не приведена в боевую готовность, никогда еще артиллеристы не действовали так нерасторопно. Дождь по-прежнему барабанит по спинам, и люди невольно сутулятся.
Полковник выхватывает саблю, вздымает ee вверх, потом опускает и командует почти с рыданием в голосе:
-- Стреляйте, стреляйте в воздух, только стреляйте! Хоть раз выстрелите, чтобы поддержать честь французской армии!
Несколько ружей вздрагивают в солдатских руках.
Высокий сержант успокоительно кладет ладонь на плечо Вероники Диссанвье и гремит на всю округу:
-- Штыки в землю!
Сначала его команду выполняют лишь стоящие рядом солдаты, a потом и в задних рядах приклады ружей взлетают вверх.
-- Да здравствует пехота!
-- Долой Винуа!
-- Долой Тьерa!
Эти выкрнки, сначала разрозненные, подхватывают бельвильцы, a потом и солдаты. По всему предместью ружья повернуты теперь штыками к земле. И вместо штыков вверх торчат приклады.
Сопровождаемый капитаном Лангром и трубачом, полковыик поворачивает коня и скачет галопом мимо уже разбредающихся рот.
После поспешного отъезда командиров кое-кто из солдат смутился духом, зато остальные свободно вздохнули. Их снова потащили в кабачки и в лавчонки. A им одного хочется: обсохнуть, согреться...
-- С самой полуночи нас с места на место перегоняли, велели чего-то ждать, да еще под таким дождем...
-- Здесь ждали, пока войска подтянутся, a там, на холмах, упряжек ждали...
-- Посчитай-ка, четверка коняг требуется для десятифунтового орудия, шестерка -- для тридцатифуятового, значит, подавай более двух сотен клячуг! Да на что начальство, в сущности, рассчитывало? Увезти сна
чала одну пушку, потом другую, a предместье так ничего и не заметит?
Ради очистки совести солдаты то и дело ссылаются на нерадивых генералов, твердят:
-- Вечно нет того, что надо, где надо и когда надо; так и под Шампиньи было, и под Бурже...
-- Haроду лошади не требуются, он сам свои пушки куда хошь дотащит,-отвечает Бельвиль.
Дождь перестал. Чувствуется, что вот-вот проглянет солнышко. Леокадия Лармитон, Фелиси Фаледони, Мари Родюк и Селестина Толстуха заботливо обтирают пушку "Братствb". На опустевшей Гран-Рю поблескивает булыжник. A чуть подалыне брошенная поперек улицы митральеза все еще роняет после долсдя крупные капли, словно плачет.
На перекрестке улицы Пуэбла каменотесы остановили гонца, посланного генеральным штабом, и отвели его в "Пляши Нога". Вот какиа сообщения вез он правительству от генерала Фарона:
"Ыаше продвижение в сторону Ла-Виллет остановлено*.
"B Менильмонтане воздвигнуты баррикады*.
"Войска в Бельвиле братаются с народом".
"Около десятка намих собственных орудий попало в руки мятежников*.
"Мэрия XX округа, занятая нашими войсками, окружена национальными гвардейцами Ранвье*.
"B одиннадцать часов генерал Фарон решил покинуть Бельвиль*.
Каждое из этих сообщений, прочитанных вслух, встречалось оглушительным ревом в низеньком зале "Пляшя Нога".
Затем послание аккуратно сложили, a гонцу после хорошего стаканчика вина наказали выполнить свои долr, то есть срочно доставить донесение тому, кому оно предназначается.
Вокруг митралъезы шли горячие споры. Командир орудия не так уж рвался стрелять по толпе, но зато категорически отказался передать ee баррикаде, тогда получилась бы целая батарея -- их митральеза и наша пушка "Братство". B этом его поддержали и артиллеристы. Надо сказать, что наши женщины во главе с Мартой не слишком на них наседали. Повсюду, где собирались группками по шесть-семь человек штатских и солдат,
споров не возникало. У дверей, куда ни глянь, беседовали вновь обретенные друзья, и каждый охотно обходил спорные вопросы, радуясь взаимному согласию.
-- Мы все патриоты!
-- Тьер и Бисмарк заодно действуют!
-- Любой богом забытый городишко и тот выбирает свою коммуну, a Париж, видите ли, не может!
-- Тьеру гражданская война нужнаl
-- Чтобы укротить черньl
-- Чтобы в Тюильри Орлеанский дом воцарился!
-- Чтобы задушить Республику!
-- Чтобы прижать рабочего, ведь это ему придется выплачивать пруссакам проклятую контрибуциюl
-- И они еще хотели заставить вас в народ стрелятьl
-- ...Да, да... нас... B народ! У-y, сволочи!
От булыжника поднимается парок, a бельвильская Гран-Рю еле слышно вздыхает из самых своих глубин наподобие опары, подходящей в квашне; и это брожение народа проникло в самые недра армии, армии, которая сливалась со своим народом.