— Эх, Смирнова! А могла бы и поцеловать! — глаза мои закрылись и последнее, что я запомнил это мягкие губы у себя на устах.
Буль, буль. Вырвался воздух из моего рта и в него хлынула вода. Резко поднимаю голову и откашливаю жидкость, добравшуюся до легких. В глазах туман, по ощущениям валяюсь в луже с грязью на дне.
— Кха, кха, — пытаюсь одновременно выкашлять воду и провентилировать легкие.
— Ха-ха-ха! — уловил прорезавшийся слух многоголосый мальчишеский смех.
— Васька свин! Хрю-хрю! — зрение проясняется, и я вижу десяток разновозрастных пацанов в странных одеждах, смеющихся надо мной. Внезапно проснулись болевые ощущения по всему телу и в начавшем заплывать глазу. Меня что? Избили, малолетки?!
— Вы что это делаете, ироды! — какая то бабка схватила полешко и погнала по деревенской улице босяков. Те, смеясь и крича какие-то дразнилки убежали, а бабка вернулась и помогла выбраться из лужи.
— Что, Васятка? Не дают тебе прохода, окаянные? — С изумлением смотрю на нее, и в моей памяти всплывает вся нехитрая жизнь деревенского паренька не то двенадцати, не то тринадцати лет. Неужели попадалово! Значить, все-таки умер! Жалко, не пожил совсем. Теперь живи тут в незнамо каком году. Круглый сирота с голым пузом, с сестренкой и братишкой на шее. Сестра Машка на два года младше и пятилетний Алешка.
— Ты что, онемел? — сердобольная бабулька с жалостью смотрит на меня.
— Не, баба Глаша. Я в порядке. Голова немного кружится, сейчас пройдет.
— Вот же, нехристи! Сироту обижать! Я их родителям скажу, так живо розгами получат! — Пойду на речку, ополоснусь, а то угваздался как свинья.
Слегка шатаясь, побрел к реке, чувствуя дискомфорт в легком теле. Похоже, мы недоедаем! Ощупываю выступающие ребра и разглядываю свои руки. Папка умер осенью, получив заражение крови от ржавой железяки, мамка весной померла. Родственников в селе у нас нет, так как наша семья погорельцы и прибыли мы из других мест. Есть надел земли, который мы обрабатывали и с трудом выращивали продукты, позволявшие прожить до следующей весны. Избу отец срубил сам, еще сарай и начал баньку, но не успел. В нашей семье все были с белыми волосами, а в деревне одни шатены. Вот пацанье к пришлому и цепляются, как к белой вороне. Нашли себе развлечение! Может еще и потому, что отпора должного не получили. Ничего! Сдюжим! Пару носов расквасим, сразу остынут.
Окунаюсь в прохладную речку и снимаю с тощего тела портки и рубаху. Обуви, конечно, нет и картуза тоже. Э-хе-хе! Печальное зрелище! Недостаток мышечной массы налицо. К тому же молочных продуктов нет, кости растут плохо. Кое-как споласкиваюсь и, одев мокрое обратно, поплелся в хату. Глаз заплыл окончательно, и я, дрожа от холода, неуверенно шагал, вспоминая направление. Естественно, наша хата с краю. По-иному и быть не могло. Изба, крытая соломой, сарай, нужник, недостроенная банька, забора нет. Деревянная дверь на кожаных петлях, захожу.
— Васька! Кто это тебя?! — сестренка в платочке, всплескивает руками и заглядывает в лицо. Глаза синие-синие, носик остренький, губки бантиком.
— Наткнулся на воротину. Ничего страшного, — оглядываю печь посреди большой комнаты и скудную обстановку вокруг нее. Грубый стол, пара лавок и большой сундук у стенки. Родительскую кровать мы сожгли, так как на ней умерла заболевшая мама. Ага, образа в углу имеются, как и медный крестик на моей груди. Церковь в соседней деревне, там рядом и помещичья усадьба. Фамилия наших господ Мишутины и больше мне о них ничего не известно.
Тут в мои ноги ткнулся Алешка и, обняв, зашмыгал носом.
— Ты чего? — лохмачу светлые волосы.
— Больно? — задирает лицо и блестит голубыми глазенками. Интересно, у меня тоже глаза голубые?
— Я же мужик, будущий воин. А воины должны уметь терпеть боль и никогда не плачут.
— Кушать будешь? Аника — воин! — сестренка по-взрослому хмурится и лезет в печь за горшком.
Сажусь на лавку за дощатый стол и верчу в руках не крашенную деревянную ложку. Горячий пузатый горшок на ухвате ставится посреди стола и из него поднимается струйка пара. Заглядываю внутрь и вижу распаренные злаки с кусочками репы. Помню, что надо помолиться и на автопилоте произношу благодарственную молитву господу. Сестра и братишка шепотом повторяют за мной и, перекрестившись, стали ждать, когда я первый зачерпну варево. Слабосоленое и разваренное, пошло на голодный желудок просто на ура.
Тем временем на улице стемнело. Машка зажгла от углей лучину и повела в туалет младшего. Я залез на теплый полок за печкой, скинув влажную одежду. Повесил ее сушиться и накрылся овчиной. Быстро согрелся и стал размышлять. Сестренка загнала Лешку на печку и, привычно заголившись, нырнула под мой бочок. Черт! Мы же с детства спим вместе, за неимением свободных спальных мест. Да еще голышом! Не будь у меня памяти девятнадцатилетнего парня, все было бы ничего. А так все же немного неудобно. Я загнал свои переживания подальше и обнял хрупкое тельце с торчащими лопатками, согревая сестренку своим теплом.