— Глянь-ка. Вроде бы ладная.
Никифор, превозмогая начавшийся жар, пощупал и понюхал пороховую мякоть.
— Годится, — определил.
И заметил Собинка — плох Никифор. Значит, на себя самого главная надежда и главный труд.
Не хитрили в сей день ордынские начальники, не мудрствовали.
Ударили всеми силами сразу.
Бились молчком. Без крика и визга дикого. Оттого яростней и свирепей.
И всякий раз, когда пытались они прорваться на русский берег, вместе с другими пушками грозно рявкал своим широким горлом Вепрь, отгоняя татарскую конницу.
С одобрением глядел Никифор на работу Собинки и Герасима. Даже чуть с завистью. Белобрысый парнишка, недавний подмастерье плотницкий, и мужичок-крестьянин сноровисто и ловко орудовали у пушки.
Твёрже прежнего отбивались русские полки. Ратники, старые и молодые, воочию убедились: можно сдержать ханскую конницу.
Ясный день сменился синими сумерками.
Повинуясь неведомому русским полкам сигналу, отступили вдруг ордынские конники.
Отёр Собинка обильный пот с лица. Лёг в изнеможении подле Вепря.
Ни говорить, ни шевелиться мочи нет.
Доносятся, ровно из далёкой дали, добрые Никифоровы слова. А Собинка им не внемлет.
Герасим в сторонке костёр развёл, хлопочет подле котелка.
Собинке и до него дела нет — есть не хочется.
Так и заснул.
А проснулся, совсем темно. В небе играют звёзды. Стихает шум великого войска. И голос Герасима:
— Вставай-ка, государь. Кушать пора!
Поднялся Собинка. Порты подтянул. Рубаху поправил. Пригладил волосы.
Снопом летят искры Герасимова костра. Пляшет жёлтое пламя. Рядом на станине-лафете лежит притихший Вепрь.
Грустно отчего-то Собинке.
Словно лёг отроком — проснулся взрослым мужиком.
Вкусное варево приготовил Герасим, мясное, душистое. Однако самое малое время заняло оно Собинку. Далее хлебал, уставившись невидящими глазали в темноту. Нынешний день в уме перебирал, думал о завтрашнем.
Сказал невпопад:
— Пушку всё ж следует заряжать вечером. Только надобно лучше промаслить пыж, чтобы не отсырел порох. Да прикрыть запальное отверстие от дождя и сырости.
— Пробовали так, — отозвался Никифор. — Не всякий раз помогает. Ино — выстрелит пушка, ино — нет. А сам знаешь, в бою не приходится полагаться на авось.
— Нельзя так нельзя… — согласился Собинка.
Утром затемно разбудил его Герасим:
— Пора. Того гляди, грянут нечестивые!
Поднялся Собинка — и к пушке. Герасим докладывает:
— По Никифорову приказу почистил изнутри ствол. Приготовил заряды пороховой и дробовой.
— Подноси! — велел Собинка.
— Позавтракать бы прежде…
— Опосля… — отрезал Собинка.
Уставился на правый берег.
Всё будто так, как прежде. И не так. Тускнеют в занимающемся дне костры. Да вроде числом их меньше, чем вчера.
— Глянь, Никифор. Словно поубавилось костров.
— Видел.
— С чего бы?
— Не ведаю, Милок…
— Может, опять хитрость?
Весь день с левого берега ратные люди, большие и малые, взирали тревожно на правый. Понять-уразуметь ничего не могли. И диво ли? Поредело заметно ордынское войско. Мало того. Не было и намёка единого, что оно собирается воевать русский берег.
Подле котлов возились там долее обычного. А после принялись заниматься хозяйством: чинить телеги-повозки, крепить шатры, лошадей, быков и верблюдов мыть и чесать. Собинка возле пушки пребывал безотлучно. Не сводил глаз с ордынского берега. Ждал какого ни то подвоха.
Однако время шло, а перемен не было.
К середине дня сказал Никифор:
— Отдохни чуток. Не торчи столбом на берегу. Коли и удумали что — не здесь.
Герасим поманил:
— Обедать пора.
— Ладно, — согласился Собинка. — Только ты заместо меня стань подле Вепря.
Ночь укрыла оба войска. По берегам горели костры.
Недоумевали русские: чего притих враг? Смущаясь духом, выставили крепкую стражу. И на чуткий ночной покой отошли с оружием.
Проснулся Собинка. Высоко над головой светит солнышко. Набегают на него тёмные тучи-облака. Под осенним ветром шумят-стонут деревья.
Не вдруг сообразил, где он. А вспомнивши, что на Угре-реке пушкарём при грозном Вепре, вскочил, точно ужаленный. Огляделся испуганно. Понять ничего не может. Лежит себе спокойно на телеге Никифор, накрывшись от холода кожушком. Герасим возле костра кашеварит.
— Отчего не разбудил? — спросил сердито.
— А для чего? — улыбнулся Герасим. — Ты на правый берег взгляни-ка!