Из «Записок…» Пущина видно, что вопрос поэта о Раевском остался без ответа, ибо Пушкин продолжает: «Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить». Однако И. И. Пущин в самом деле только в общих чертах был осведомлен насчет дела Раевского, арестованного еще в феврале 1822 года. Кишиневская ячейка была, как известно, довольно самостоятельной по отношению к южанам и северянам, представляя свою деятельность продолжением «Союза благоденствия» («Зеленой книги») 3.
Обратим внимание на фразу Пушкина: «Верно, я этого доверия не стою - по многим моим глупостям». Очень
1 Поэт случайно слышит разговор генерала Сабанеева с Низовым о предстоящем аресте Раевского и вовремя предупреждает его. Раевский, очевидно, успел уничтожить «компрометирующие» бумаги (см.: «Воспоминания В. Ф. Раевского». - ЛН, т. 60, кн. I, с. 75-80, а также ЛН, т. 16-18, с. 657-666).
2 См.: «Русский архив», 1866, стлб. 1446-1452.
3 Рылеев вскоре сообщит Завалишину о Раевском почти теми же словами, как Пушкин (по записи Пущина): «Майор Раевский третий год сидит в крепости, а не открыл никого из своего общества. Да притом и общество в России не одно» (ВД, т. III, с. 258).
273
знаменитая фраза. По Якушкину, поэт еще раз произнесет нечто сходное: «В 27-м году, когда он пришел проститься с А. Г. Муравьевой, ехавшей в Сибирь к своему мужу Никите, он сказал ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество; я не стоил этой чести» 1.
В главе, посвященной записи Горбачевского о Пушкине, уже отмечено, что подобный мотив у Пушкина был, такого рода фразы произносились. Из этого порой делался скороспелый вывод о чувстве вины, неполноценности, которое испытывал поэт перед деятелями тайного союза.
Как легко тут ошибиться! Во фразе, что цитирует Пущин, мы замечаем и сдержанную обиду, и очень характерное для Пушкина критическое самоуничижение, которое выказывалось лишь перед самыми близкими людьми и наедине с собою.
Недоверие друзей было бы оскорбительно, если б великий поэт не поворачивал проблему «внутрь», в сторону самоанализа, разбора своих слабостей и т. п. «По многим моим глупостям» - эта формула к 1825-му, как мы знаем, связана с большими сомнениями, колебаниями в его душе, - в частности, насчет средств к достижению благородной цели.
Его позиция в отношении тайных обществ значительно богаче того образа «виноватого мальчика», который отчасти присутствует в этом месте пущинских «Записок…».
С другой стороны, в позиции Пущина, Якушкина, как в 1825-м, так и (пусть во многом иначе) - тридцать лет спустя выявляется та отличающаяся от пушкинской, морально-идеологическая установка, которая была представлена в предшествующих главах. Мемуарист, и в 1850-х годах верящий в святость и справедливость своей идеи, конечно, рассматривает сцену с позиции собственной причастности к заговору, восстанию, каторге, ссылке.
Впрочем, кое-какой спор, относящийся к теме тайных обществ, возможно, был и тогда (см. главу X), однако Пущин о том либо не помнит в 1858-м, либо не хочет писать. Ведь, по его понятиям, там, где Пушкин оппонирует декабристу-заговорщику, он не прав и удаляется от друзей.
Отметим только один штрих: через девять месяцев после этой встречи, в «19 октября» Пушкин говорит о своем недруге Александре I:
1 Якушкин, с. 43.
274
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Разумеется, эта формула, тоже крамольная (царя «прощают»!), все же резко отличается от декабристской: неправого гоненья не прощать!
В начале «Записок…» мы видим на каждом шагу косвенную полемику, тему «тайного общества и поэта»; Пушкин, на взгляд Пущина, поступает в одних случаях чересчур легкомысленно, в других - чрезмерно унижается перед светскими львами.
Эта скрытая полемика в рассказе о Михайловской встрече возникнет не далее как через два абзаца, но пока что «острый пик» снова миновал. Разрядка. Герои «обнялись и пошли ходить: обоим нужно было вздохнуть».
«Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи. Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других, не сообщая, однако, Пушкину моих заключений. Я невольно смотрел на него с каким-то новым чувством, порожденным исключительным положением: оно высоко ставило его в моих глазах, и я боялся оскорбить его каким-нибудь неуместным замечанием. Впрочем, он тотчас прозрел шаловливую мою мысль - улыбнулся значительно. Мне ничего больше не нужно было - я, в свою очередь, моргнул ему, и все было понятно без всяких слов.