Все это неприятно на меня подействовало, не только в физическом, но и в нравственном отношении. «Как, - подумал я, - хоть в этом не успокоить его, как не устроить так, чтоб ему, бедному поэту, было где подвигаться в зимнее ненастье». В зале был бильярд; это могло бы служить для него развлечением. В порыве досады я
1 В. Э. Вацуро. А. С. Пушкин в сознании современников. - «Пушкин в воспоминаниях.,.», с. 16-17.
283
даже упрекнул няню, зачем она не велит отапливать всего дома. Видно, однако, мое ворчанье имело некоторое действие, потому что после моего посещения перестали экономничать дровами. Г-н Анненков в биографии Пушкина говорит, что он иногда один играл в два шара на бильярде. Ведь не летом же он этим забавлялся, находя приволье на божьем воздухе, среди полей и лесов, которые любил с детства. Я не мог познакомиться с местностию Михайловского, так живо им воспетой: она тогда была закутана снегом» (83-84).
Память Ивана Ивановича исчерпала, вероятно, почти все сложные изгибы того разговора, который, не останавливаясь, продлился часов девятнадцать (с восьми утра до трех ночи). Снова, после радостей и наслаждений дружбы - момент спада и грусти: печаль от невеселого, тяжкого положения Пушкина, брошенного в глушь, в маленький домик, где поэта подстерегают холод и угар. Видно, впечатление было очень сильным, если добрейший Пущин напустился с упреками на Арину Родионовну… Впрочем, зима, снег, угар - это, как уже говорилось, для Пущина 1858 года символы собственной тридцатилетней неволи. Оттого он особенно тонко чувствует, и через треть века, угрюмое пушкинское заточение. «Зима» - это как общий знак их судеб - «пред грозным временем, пред грозными судьбами».
«Между тем время шло за полночь. Нам подали закусить; на прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, может быть, скоро свидеться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила расставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку! Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сени. Пушкин еще что-то говорил мне вслед; ничего не слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце, со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послышалось: «Прощай, друг!» - Ворота скрипнули за мной…» (84).
Последние строки об этой встрече. За ними в тетради Пущина просвет - и затем сразу:
«Сцена переменилась.
Я осужден; 1828 года, 5 генваря, привезли меня из Шлиссельбурга в Читу…» (84).
284
Хронологический перерыв в рассказе - ровно три года без шести дней. Пущину кажется, и нам вслед за ним, - что он слышит ту январскую ночь 1825-го: хлопанье третьей пробки, слова о свидании в Москве.
Пушкина привезут действительно в Москву - через год и восемь месяцев, но Пущина там не будет.
А пока что звуки: бряцанье колокольчика, бой часов. Что-то говорит Пушкин, молчит Пущин - «прощай, друг» - скрип ворот. Только свеча в руке вышедшего на крыльцо Пушкина - единственный световой тон в прощании звуков.
Больше никогда не увиделись - и Пущину в 1858 году кажется, будто в ту далекую январскую ночь они это предчувствовали.
Глава VIII
«Я пишу к тебе: ты… не ленись».
Рылеев. Из первого его письма к Пушкину. 1825, 5-7 января
«Кланяюсь планщику Рылееву… Но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов. Желаю вам, друзья мои, здравия и вдохновения».
Пушкин. Из последнего его письма к А. Бестужеву и Рылееву. 1825, 30 ноября.
Пущин уезжает - через Петербург в Москву; разговор продолжается. Иван Иванович везет гостинцы Рылееву и Александру Бестужеву: отрывок из «Цыган» прямо отправляется в третью книгу «Полярной звезды», которая выйдет в марте; Вяземскому в Москву - тот же текст 1, а кроме того, денежный долг и письмо 2.
Вскоре Пущин уж дома, близ Арбата у Спаса на Песках. 18 февраля извещает: «Опять я в Москве, любезнейший Пушкин - действую снова в суде» (XIII, 144).
Это первое из трех сохранившихся писем Пущина к Пушкину (18 февраля, 12 марта, 2 апреля 1825 года). В последнем, апрельском, находим фразу: «Наконец получил послание твое в прозе, любезный Пушкин! Спасибо и за то» (XIII, 159) 3.