1 Как известно, в конце 1825 - начале 1826 г. несколько десятков писем, адресованных Рылееву, Бестужеву, Кордиловичу, Грибоедову и другим декабристам-литераторам, были взяты у них при аресте и обыске, а после приговора изъяты из дел следственной комиссии одним из ее чиновников, литератором А. А. Ивановским (см. о нем: В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсон. Сквозь умственные плотины. М., «Книга», 1972, с. 12-16). Позже драгоценные документы, и в их числе подлинные письма Пушкина к издателям «Полярной звезды», попали к смоленскому губернскому прокурору А. А. Шахматову, а через посредство его сына, великого филолога А. А. Шахматова, переданы внуку декабриста В. Е. Якушкину. Документы в основном опубликованы в 1888-1892 гг. и в настоящее время находятся в Отделе рукописей Пушкинского дома.
2 См.: «Летопись…», с. 550, 556, 568.
288
общность «по душе и мыслям» рождает простую, теплую форму обращения.
Рылеев: «Пишу к тебе ты, потому что холодное вы не ложится под перо; надеюсь, что имею на это право и по душе, и по мыслям».
«Благодарю тебя, милый Поэт, за отрывок из Цыган и за письмо; первый прелестен, второе мило».
«Очень рад, что Войнаровский понравился тебе…»
«Чародей… Милая сирена… Чудотворец… Гений…»
«Ты великий льстец: вот все, что могу сказать тебе на твое мнение о моих поэмах. Ты завсегда останешься моим учителем в языке стихотворном».
Пушкин (Рылееву, Бестужеву): «Благодарю тебя за ты и за письмо ‹…› Жду Полярной Звезды с нетерпением…»
Рылеев «идет своею дорогою. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку ‹…› - да черт его знал. Жду с нетерпением Войнаровского и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал - да более, более!»
«Бестужев… вообрази: у нас ты будешь первый во всех значениях этого слова, в Европе также получишь свою цену - во-первых, как истинный талант, во-вторых, по новизне предметов, красок, etc… Подумай, брат, об этом на досуге… да тебе хочется в ротмистра!»
«Ты - да, кажется, Вяземский - одни из наших литераторов - учатся: все прочие разучаются».
Рылеев, Бестужев: «Как благодарить тебя, милый Поэт, за твои бесценные подарки нашей Звезде? ‹…› Мы с Бестужевым намереваемся летом проведать тебя: будет ли это к стати?»
Пушкин: «Желаю вам, друзья мои, здравия и вдохновения».
Всесторонне разобрать эту переписку - значит рассказать всю историю 1825 года. Конечно, не было почти ни одной значительной работы о том годе без цитирования или хотя бы упоминания этих писем 1.
Не ставя слишком широких задач, мы выскажем некоторые соображения о трех важных диспутах, которые в изучаемом эпистолярном комплексе хорошо заметны и продолжаются от письма к письму.
1 См., например, важные наблюдения Д. Д. Благого об эволюции пушкинского взгляда на народную стихию в связи с поэмой «Цыганы» и полемикой с Рылеевым (и Вяземским) относительно ее главного героя (Д. Д. Благой. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.-Л., Изд-во АН СССР, 1950, с. 309-313).
289
Первый спор: «Евгений Онегин» - лучшее или не лучшее из сочинений двадцатишестилетнего поэта?
Пушкин: «Бестужев пишет мне много об Онегине - скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать все легкое и веселое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии? следственно, должно будет уничтожить и Orlando furioso 1, и Гудибраса, и Pucelle 2, и Вер-Вера, и Ренике-фукс, и лучшую часть Душеньки, и сказки Лафонтена, и басни Крылова etc. etc. etc. etc. etc. Это немного строго. Картины светской жизни также входят в область поэзии» (XIII, 134).
Рылеев: «Разделяю твое мнение, что картины светской жизни входят в область поэзии. Да если б и не входили, ты с своим чертовским дарованием втолкнул бы их насильно туда. Когда Бестужев писал к тебе последнее письмо, я еще не читал вполне первой песни Онегина. Теперь я слышал всю: она прекрасна; ты схватил все, что только подобный предмет представляет. Но Онегин, сужу по первой песне, ниже и Бахчисарайского фонтана, и Кавказского пленника» (XIII, 141).
Рылеев: «Не знаю, что будет Онегин далее: быть может, в следующих песнях он будет одного достоинства с Дон Жуаном: чем дальше в лес, тем больше дров: но теперь он ниже Бахчисарайского Фонтана и Кавказского Пленника. Я готов спорить об этом до второго пришествия ‹…› Несогласен и на то, что Онегин выше Бахчисарайского Фонтана и Кавказского Пленника, как творение искусства. Сделай милость, не оправдывай софизмов Воейковых: им только дозволительно ставить искусство выше вдохновения. Ты на себя клеплешь и взводишь бог знает что» (XIII, 150).