Французская революция 1789-1794 годов для Пушкина - недавнее, «вчерашнее» дело, историческая репетиция будущих событий. Не только поэт обращается к тени Шенье - целое мыслящее поколение сопереживает тому, что произошло: сначала радость великого освобождения - и двадцать четыре стиха об этой радости концентрируют в пушкинской элегии то, о чем говорили «все» и «везде»:
Приветствую тебя, мое светило!
Я славил твой небесный лик,
Когда он искрою возник,
Когда ты в буре восходило…
Далее в стихах - взятие Бастилии, клятва в зале для игры в мяч, Мирабо, похороны Вольтера и Руссо в Пантеоне - свобода, равенство, братство.
Если бы элегия кончилась после этого двадцатичетырехстрочного гимна словами -
Оковы падали. Закон,
На вольность опершись, провозгласил равенство,
И мы воскликнули: Блаженство! -
тогда бы ее оптимистический тон не вызывал сомнений. Но Пушкин и его единомышленники не могут остановиться на этом…
И мы воскликнули: Блаженство!
О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
1 Б. В. Томашевский. Пушкин и Франция. Л., Изд-во АН СССР, 1960, с. 180, 185-188. Представляется весьма спорным мнение Томашевского, что, в отличие от стихотворений начала 1820-х годов, Пушкин избрал в элегии манеру, которая «освобождала автора от исторической верности» (там же, с. 185).
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!
Но ты, священная свобода,
Богиня чистая, нет, - не виновна ты…
Свобода не виновна - но «свободы сеятель» мог выйти слишком рано, «до звезды». Отсюда современнику событий легко, очень легко впасть в страшную, самоубийственную ересь: навсегда отречься от свободы. В гениальном пушкинском отрывке 1824 года, начинающемся словами «Зачем ты послан был…», наблюдается быстрая череда событий: после того как нагрянула «буря свободы» - «явился муж судеб» (Наполеон), и «рабы затихли вновь»… После того:
Рекли безумцы: нет Свободы,
И им поверили народы.
Тут видим один из подступов к будущему «Андрею Шенье». Ведь как только «поверили народы», воцаряется страшное ко всему равнодушие, апатия:
И безразлично, в их речах,
Добро и зло, все стало тенью -
Все было предано презренью,
Как ветру предан дольный прах.
На этом отрывок 1824 года обрывается - «продолжение» же находим в «Андрее Шенье»: свобода может уйти лишь на время, «безумцы» заблуждаются - народы не должны им верить:
В порывах буйной слепоты,
В презренном бешенстве народа,
Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд
Завешен пеленой кровавой;
Но ты придешь опять со мщением и славой, -
И вновь твои враги падут;
Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,
Все ищет вновь упиться им;
Как будто Вакхом разъяренный,
Он бродит, жаждою томим;
Так - он найдет тебя. Под сению равенства
В объятиях твоих он сладко отдохнет;
Так буря мрачная минет!
Свобода вернется - однако поэт может не дожить («…я не узрю вас, дни славы, дни блаженства…»). Тут стихия чувства. Тут и стихия предчувствия.
Уже говорилось о тягчайшем испытании 1824 года -
312
на грани безумных поступков, самоубийства - когда «всякий казался мне изменник или враг…».
Затем поэзия спасла, «как ангел-утешитель». Поэт «воскрес душой» - но тем более задумывается о судьбе; слишком знает и чувствует себя, чтобы не предвидеть возможной гибели - при таком характере, темпераменте, даровании. Никакой мистики - реальный самоанализ! Если уж друзья, удаленные за сотни верст, боятся за него, все время предостерегают против опрометчивых шагов, резких поступков, если уж друзья так чувствуют 1 - что же он сам, гений, предвидит?
Глубоко, но, к сожалению, лаконично разбирая элегию, А. Слонимский находит, что это стихотворение, написанное под впечатлением разговоров с Пущиным и «полное загадочных предчувствий». «Нет ли тут, - спрашивает автор, - чего-то вроде предвидения своей судьбы в случае успеха революции?» 2
Вокруг Пушкина, в мире реальности и мире воображаемом, все время гибнут поэты, великие мастера. Если составить «летопись» этих преждевременных смертей (соединив подлинные и «сочиненные»), то, вероятно, еще приблизимся к пушкинскому глубинному чувству опасности:
Овидий - 1821 (стихотворение «К Овидию»: медленная гибель от тоски в изгнании).
Байрон - 1824 («К морю»).
Шенье - 1825.