323
Перед нами замечательный эпистолярный документ - произведение культуры, которое всегда богаче самого подробного пересказа или анализа. Мы говорим лишь о некоторых линиях, созвучных нашему основному повествованию.
Литературные вкусы Раевского не во всем сходны с пушкинскими: «Наливайко» Рылеева оценен Раевским более положительно. К «Войнаровскому» же лучше относится Пушкин. Однако общий взгляд на российскую словесность и ее задачи у великого поэта и талантливого читателя едины. Почти незаметно, но постоянно в литературном обсуждении присутствует Байрон. Упрек Рылееву за соединение «кусочков Байрона и Пушкина» дополняется неудовольствием Раевского насчет байроновской рамки («Гяур»), у Ивана Козлова: осторожность, даже настороженность к культу великого романтика - желание простоты, естественности, собственного писательского пути.
Снова сопоставим даты.
Пушкин посылает Раевскому план «Бориса» в конце апреля. Ответ Раевского приходит в мае: это месяцы и недели, когда идет главная работа над «Андреем Шенье». По случайному совпадению, возможно, в тот же день или с разницей в один-два дня, пришли письма - Раевского от 10 мая и Рылеева от 12 мая (где гимн Байрону, который «стал тут выше пороков и выше добродетелей» и где Пушкину говорится - «ты можешь быть нашим Байроном»).
Трудно определить последовательность событий: душевные ли движения, побудившие Пушкина написать Раевскому, породили и посвящение к Шенье; или обрадовавший поэта великолепный ответ Раевского стимулировал первые двенадцать строк элегии?
Пока что резюмируем:
1. Время завершения «Андрея Шенье» и вступления к элегии - период откровенного творческого обмена мыслями с Николаем Раевским.
2. Хронологически, тематически мы видим важные сближения: Пушкин, Раевский, Шенье, Годунов. Это не удивляет: глубочайшее пушкинское самовыражение, утверждение своего пути отражается в двух столь же разных, сколь внутренне близких вещах, как элегия и трагедия 1.
1 «Андрей Шенье» и «Борис Годунов» не раз соседствуют в пушкинской переписке 1825 г. (см.: XIII, 249, 266).
324
Два месяца спустя Пушкин продолжит, разовьет эти мотивы разговоров с Раевским; имя Шекспира - как сводящего поэзию с ходуль - не упомянуто в письме Раевского, но Пушкин назовет вещи своим именем в письме Раевского около 19 июля 1825 года (черновик, возможно, и не отосланный - что в данном случае не имеет существенного значения).
«Где ты? из газет я узнал, что ты переменил полк. Желаю, чтоб это развлекло тебя. Что поделывает твой брат? ты ничего о нем не сообщаешь в письме твоем от 13 мая; 1 лечится ли он? ‹…›
Покамест я живу в полном одиночестве: единственная соседка, у которой я бывал, уехала в Ригу, и у меня буквально нет другого общества, кроме старушки-няни и моей трагедии; последняя подвигается, и я доволен этим. Сочиняя ее, я стал размышлять над трагедией вообще ‹…›.
Правдоподобие положений и правдивость диалога- вот истинное правило трагедии. [Шекспир понял страсти; Гёте - нравы] ‹…›до чего изумителен Шекспир! не могу притти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик! Байрон, который создал всего-навсего один характер (у женщин нет характера, у них бывают страсти в молодости, вот почему [поэту] так легко изображать их), этот самый Байрон [в трагедии] распределил между своими героями отдельные черты собственного характера; одному он придал свою гордость, другому - свою ненависть, третьему - свою тоску и т. д. и таким путем из одного цельного характера, мрачного и энергичного, создал несколько ничтожных - это вовсе не трагедия…
Вспомни Шекспира. Читай Шекспира [это мой постоянный припев], он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни, ибо уверен, что в надлежащую минуту и при надлежащих обстоятельствах он найдет для него язык, соответствующий его характеру ‹…›. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить» (XIII, 406-407; 571-573).
Последняя фраза равнозначна тому, что будет писано позже -
1 Видимо, описка поэта. Письмо Раевского, на которое отвечает Пушкин, сопровождается датой «10 мая».
325
Но здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило,
Поэзия, как ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.
Самая важная, заветнейшая мысль сообщена Раевскому: высочайшая степень близости, для которой «Годунов» - серьезный повод.
Вот, по-видимому, главная причина посвящения «Андрея Шенье» H. H. Раевскому.