Чем выше «ранг» читателя, распространителя - тем опаснее для автора. Мало того, там, в Лещинских лагерях, Бестужев-Рюмин взял с «соединенных славян» клятву - и они присягали на образе, что готовы нанести смертельный удар тирану. Эта клятва была среди главнейших обвинений, поведших Иванова, Громницкого, Тютчева, Свиридова, Лисовского в Сибирь, откуда никто из них не вернется. Чтение «Кинжала» одновременно с этой клятвой - часть обряда, агитационного призыва к самому страшному, по понятиям самодержавной власти, государственному преступлению.
Вероятно, Пушкина арестовали бы или, по крайней мере, доставили на следствие, если б он уже и так не был ссыльным…
Но разве Александр Сергеевич знает обо всем этом? В марте он занят пятой главой «Онегина», а найдя в «Северной пчеле» выпады Булгарина против «Эды» Баратынского, тут же отвечает веселым обращением к самому Баратынскому:
Стих каждый в повести твоей
Звучит и блещет, как червонец.
Твоя чухоночка, ей-ей,
Гречанок Байрона милей,
А твой зоил прямой чухонец.
К 5 апреля следственный комитет готовит вопросы Бестужеву-Рюмину, где, между прочим, будет и о Пушкине; а 7 апреля Россия получит необыкновенный подарок, значение которого не сразу поймут: выйдет альманах «Северные цветы» на 1826 год, а в нем впервые - стихи, к которым мы так привыкли, что невозможно представить, будто была литература без них, что был день, 7 апреля 1826 го-
358
да, когда в первый раз можно было прочесть «Подражания Корану» или отрывок со слов: «Ее сестра звалась Татьяна…» - или:
Быть может, лестная надежда,
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!…
Вот что получила Россия посреди допросов, очных ставок насчет «Кинжала» и других злонамеренных стихов. Однако черная изнанка тех дней нами еще не вся рассмотрена: одна линия следствия, от «соединенных славян» к Бестужеву-Рюмину, готова слиться со второй, не менее опасной. Еще месяц назад «марта 7 дня 1826-го» довольно откровенные показания дал Михаил Пыхачев; поведение его во время восстания Черниговского полка было на грани предательства: он дал слово, на него надеялись, но воинская часть, где он служил, без всякого его противодействия разгромила восставших… На вопрос: «Кто из членов наиболее стремился к выполнению преступного предприятия советами, сочинениями и влиянием своим на других», - Пыхачев ответил: «Судя по превозносимым от Бестужева-Рюмина каким-то стихам, кои он раздавал всякому и называл сочинителями их Пушкина и Дельвига, почему я и полагаю их членами к преступным предприятиям…» 1.
По этой причине на допросе 5 апреля Бестужева-Рюмина спросят не только о пушкинском «Кинжале», но и о том, не члены ли тайного общества Пушкин и Дельвиг.
Мало того - возникает еще третья опасная линия, грозящая поэту. Следствие занялось показаниями Александра Поджио от 12 марта о совещании, которое происходило осенью 1823 года в Петербурге, на квартире Пущина. Вспоминая о намерении Рылеева «писать катехизис свободного человека» и «о мерах действовать на ум народа», Поджио припомнил, что речь шла о сочинении песен и пародий «наподобие «Боже, спаси царя» Пушкина» 2. Спрашивая других старинных гостей Пущина, комитет в начале апреля услышал от Матвея Муравьева-Апостола еще
1 ЦГАОР, ф. 48, № 93, л. 23.
2 ВД, т. XI, с. 74. Стихи эти Пушкину не принадлежали: в семье Бестужевых автором их считали Дельвига (см.: «Воспоминания Бестужевых». М.-Л., Изд-во АН СССР, 1951, с. 414, 797; комментарий М. К. Азадовского).
359
подробности о вольных стихах и снова о том, что их переписал Бестужев-Рюмин: 1 третья пушкинская линия опять выводила на крупнейшего заговорщика.
И, как часто бывает, обилие опасностей порождает, притягивает новые…
8 марта 1826 года жандармский полковник И. П. Бибиков из Москвы пишет Бенкендорфу о «массе мятежных стихотворений, которые разносят пламя восстания во все состояния и нападают с опасным и вероломным оружием насмешки на святость религии, этой узды, необходимой для всех народов, а особенно - для России (см. «Гавриилиаду», сочинение А. Пушкина)» 2.
Поэт, как известно, не признавался в авторстве «Гавриилиады», и хотя полковник Бибиков призывал не только к строгости, но и к тому, чтобы «польстить тщеславию этих непризнанных мудрецов» - его донесение заняло свое место на столе Бенкендорфа среди разнообразных неблагоприятных сведений о Пушкине.