строки из письма к Пушкину приобретают особый смысл, если иметь в виду дату 12 апреля (сразу после показаний Бестужева-Рюмина, в разгар плетневского дела): «Что могу тебе сказать насчет твоего желания покинуть деревню? В теперешних обстоятельствах нет никакой возможности ничего сделать в твою пользу. Всего благоразумнее для тебя, остаться покойно в деревне, не напоминать о себе и писать, но писать для славы. Дай пройти несчастному этому времени ‹…› Ты ни в чем не замешан - это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои. Это худой способ подружиться с правительством. Ты знаешь, как я люблю твою музу и как дорожу твоею благоприобретенною славою: ибо умею уважать Поэзию и знаю, что ты рожден быть великим поэтом и мог бы быть честью и драгоценностию России. Но я ненавижу все, что ты написал возмутительного для порядка и нравственности. Наши отроки (то есть все зреющее поколение), при плохом воспитании, которое не дает им никакой подпоры для жизни, познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями; ты уже многим нанес вред неисцелимый. Это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто. Главное: величие нравственное. - Извини эти строки из катехизиса. Я люблю и тебя и твою музу, и желаю, чтобы Россия вас любила. Кончу началом: не просись в Петербург. Еще не время. Пиши Годунова и подобное: они отворят дверь свободы» (XIII, 271).
Постоянный заступник, Василий Андреевич, очевидно, только что побеседовал с кем-то из очень осведомленных, может быть, даже с наиболее осведомленным лицом.
В письме близко к тексту пересказываются последние документы секретного следственного комитета:
Паскевич: «Я, признаюсь, был увлечен его вольнодумчеством и его дерзкими мыслями»;
Жуковский: «Наши отроки… познакомились с твоими буйными, одетыми прелестию поэзии мыслями»;
Бестужев-Рюмин: «Рукописных экземпляров Пушкина… столько по полкам»;
Жуковский: «В бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои».
Подчеркивая в своем письме, «писать для славы», Жуковский умоляет, предостерегает не писать для других целей, то есть нелегально, в обход цензуры и типографии (видимо, «плетневская история» ему уже известна). Больше того - Жуковский, очевидно, допускает, что его по-
369
слание также будет вскрыто, и посему употребляет сильные обороты не только для вразумления непутевого поэта, но и для «всевидящих». «Я ненавижу все, что ты написал возмутительного…», «талант ничто…» - разве Василий Андреевич на самом деле именно так думал?
Жуковский, конечно, не показал наверху сдержанного, холодного прошения Пушкина (от 7 марта), предназначенного для передачи важнейшим персонам и кончавшегося: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости» (XIII, 265-266). Однако не таков был Жуковский, чтобы отступиться, не дать хода просьбе друга, не попытаться хоть что-нибудь сделать.
В те неблагоприятные мартовские или апрельские дни он говорил либо сам, либо через посредство Карамзина, и получил в ответ: «Еще не время!»
М. В. Нечкина в свое время обратила внимание на один очень интересный документ: анонимное свидетельство насчет роли Карамзина, содержавшееся в «Записке о Пушкине» из Вюртембергского архива 1. Недавно удалось выяснить, что это свидетельство принадлежало уже упоминавшемуся нидерландскому посланнику Геверсу: «По настоятельным просьбам историографа Карамзина, преданного друга Пушкина и настоящего ценителя его таланта, император Николай, взойдя на трон, призвал поэта» 2.
По всей видимости, Геверс пользовался информацией Вяземского, Жуковского или близких к ним лиц 3. Это обстоятельство делает очень вероятным факт каких-то хлопот умирающего Карамзина за опального поэта. Ведь известно, что именно в эти месяцы Карамзин не без успеха хлопотал перед посещавшим его царем за других членов Арзамасского братства (благонадежность которых, впрочем, была несоизмерима с пушкинской!). Ведь именно Карамзину были обязаны своим выдвижением Д. Н. Блудов и Д. В. Дашков, будущие министры николаевского правительства 4. При обмене мнениями Карамзина с Ни-
1 См.: М. В. Нечкина. Лев Пушкин в восстании 14 декабря 1825 года. - «Историк-марксист», 1936, № 3.
2 «Временник Пушкинской комиссии, 1971». Л., 1973, с. 16.
3 Там же, с. 21-23.
4 См.: Е. Ковалевский. Граф Блудов и его время (царствование императора Александра I). СПб., 1866, о. 169. Характерно для Карамзина тех месяцев противоборство двух чувств: неприязни к «бунтовщикам» - Рылееву, Корниловичу, и в то же время опасения, что ситуация будет использована для гонения на грамотность и просвещение (см.: М. П. Погодин. H. M. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников, ч. II. М., 1866, с. 471-472).