(До сей поры, значит, у Алексеева «отнимали» три года жизни, которая, оказывается, кончилась не в 1851-м, а в 1854-м. Вот почему Анненков, работавший в 1850-1854 годах, вполне мог послать ему вопросы и получить ответы, материалы!)
- У мужа моего, я помню, были какие-то старинные документы, и в их числе - пушкинские… Это наследство нашего деда Александра Степановича; наверное, брат Николай отдал ему свои бумаги 1.
Моя belle-mere, Софья Ивановна Алексеева, также не раз при мне говорила о Пушкине и его близости с Николаем Степановичем. К мужу моему часто собирались друзья - он служил в Павловском полку. Офицеры часто брали книги и рукописи, но не имели обыкновения их аккуратно возвращать. Мысль о передаче в Академию наук двух писем Пушкина, кажется, и появилась оттого, что мы опасались, как бы и эти письма случайно не ушли из нашего дома… Если бы лет пятьдесят - шестьдесят назад меня расспросить, возможно - вспомнилось бы еще, но прежде как-то не так интересовались…
- Не помнит ли Наталья Ипполитовна Петра Петровича Вейнера?
- Он был знаком с моим мужем и получил от него несколько писем, кажется, для Лицейского музея… (Вот
1 Об Александре Степановиче Алексееве известно, что он служил около 1820 г. в Конногвардейском полку и одновременно с братом Николаем Степановичем был масоном (в Петербургской ложе «Соединенных братьев»). - См.: «Русская старина», 1907, № 8, с. 418.
70
откуда письма Алексеева к Вигелю!) Из вещей и бумаг дедушки, Николая Степановича, осталась подорожная с эмблемой Константина Павловича и подписью Вигеля (от 1 декабря 1825 года!). Мы сдали ее в Пушкинский музей. Сохранился кубок, из которого, говорят, пили Пушкин и Алексеев (темно-красный бокал, на каждой грани которого женские фигуры в старинных костюмах). По семейному преданию, Пушкина и Алексеева в Кишиневе шутливо именовали Орестом и Пиладом…
Любопытно, действительно ли это предание идет с пушкинских времен или родилось позже, под влиянием чернового стихотворения, вероятно, обращенного к Алексееву:
Мой друг, уже три дня
Сижу я под арестом
И не видался я
Давно с моим Орестом…
- Не слыхала ли Наталья Ипполитовна о рукописи «Гавриилиады», «Noel», пушкинских исторических заметках, книгах с пушкинскими посвящениями?
- Софья Ивановна, сестра моего мужа, скончавшаяся несколько лет назад, владела книгой Пушкина о Пугачеве и пожертвовала ее Пушкинскому дому. Екатерина Ивановна имела известный портрет Николая Степановича. Она умерла в блокаду Ленинграда, как и мой двенадцатилетний внук Дмитрий Алексеев. О «Гавриилиаде» или запрещенных сочинениях Пушкина ничего не помню. В годы революции многое из наших вещей и книг пропало, но я не слыхала даже от моей belle-mere, чтобы в семье было что-либо подобное… Может быть, Николай Степанович раздарил рукописи еще при жизни или что-нибудь попало к сестре Николая Степановича и Александра Степановича - Варваре Степановне, в замужестве Холоповой… Нет, об Анненкове и его встречах с Алексеевым никто не говорил…
Тут Наталья Ипполитовна припоминает, что муж ее «еще лет шестьдесят назад вспоминал о каких-то записках Николая Степановича, где рассказывалось, как он сопровождал Грибоедова в его первом персидском вояже…» (об этом ничего не известно).
Наш разговор о семье Алексеевых движется по трем столетиям: начинается от живших при Екатерине II Степана Алексеева и его супруги, урожденной Сытиной, у которых сын Николай родился в 1789 году в том городе, где
71
через десять лет у Пушкиных родится сын Александр; затем - XIX век: взятие Парижа, Пушкин, персидский поход - это как будто позавчерашний день; вчерашний - это Петр Ильич Чайковский, которого Наталья Ипполитовна, конечно, хорошо помнит. Наконец, революция и блокада - день сегодняшний.
Наталья Ипполитовна хочет помочь розыскам и спрашивает, известна ли тетрадка, заполненная рукою Николая Степановича, - «та, которую мы с мужем когда-то читали: ее отдали в Пушкинский дом вместе с письмами, в 1916 году…»?
На другой день, конечно, делается запрос - и тетрадка быстро обнаруживается в фондах Отдела рукописей Пушкинского дома. Ее содержание неожиданно приближает к важнейшим событиям южной биографии поэта.
Глава III
«Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон».