1 В 1831 г. в «Рославлеве»: «Народ, который тому сто лет отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову» (VIII, 152).
82
Народ с его мнением и «упорным постоянством» больше не появляется; хотя о нем говорится, но он сам «безмолвствует»: нет ни Булавина, ни Пугачева.
Второму составу - «новому поколению, воспитанному под влиянием европейским», то есть «обществу» - внимание куда большее, потому что Пушкин сам из этого состава. Тут впервые появляется один из главных мотивов работы - «просвещение», «выгоды просвещения».
Пушкин и в этих строках тонко меняет углы наблюдения: то с высоты XIX века на XVIII, то с «низин» XVIII на себя: «чиновники, иностранцы, схоластический педантизм» - слова, произносившиеся в 1820-х годах с оттенком отрицания, здесь, наоборот, звучат одобрительно. Позже Герцен напишет о XVIII веке как о времени, когда «поэты воспевали своих царей, не будучи их рабами», и когда еще «великой революционной идеей была реформа Петра» 1.
После народа и общества третий и последний «состав» - правительство. Кажется, Пушкин не жалеет красок, сближая уровень просвещения царского дворца и деревенской избы: в хижине упорное постоянство «суеверия», во дворце - «суеверная точность подражания», там - «бороды и русский кафтан», тут «азиатское невежество». Но так как исторический толчок уже дан, развитие продолжается, и новые случайности не могут отменить мощного движения, но могут лишь наложиться на него.
«Петр I не страшился народной Свободы, неминуемого следствия просвещения, ибо доверял своему могуществу и презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон».
Центральная мысль всего сочинения и вообще для Пушкина одна из важнейших: просвещение - здесь не просто доза культуры, принятая обществом, это и экономика, и литература, и знания, и быт, это - уровень развития.
Развитие, просвещение неминуемо ведет к свободе. Из дальнейшего видно, что Пушкин разумеет под «народной свободой» одновременно свободу политическую и освобождение крестьян. Петр не только вводил просвещение, но на примере Англии, Голландии и других стран мог видеть,
1 А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах., т. VII. M., Изд-во АН СССР, 1956, с. 192.
83
что просвещение приводит к существенным переменам в управлении.
Мысль эта, понятно, принадлежала не одному Пушкину - целой эпохе, целому мыслящему слою. «Человек, - записывает Рылеев, - от дикой свободы стремится к деспотизму; невежество причиною тому. ‹Затем› человек от деспотизма стремится к свободе. Причиной тому просвещение» 1.
Однако подобные соображения нисколько не смущали Петра: «Доверяя своему могуществу и презирая человечество», он был уверен, что не скоро его просвещение обратится против его самовластия. Но Пушкину - как это будет видно далее - кажется, что время, отпущенное потомкам Петра для просвещенного самовластья, кончается; что через сто лет после Петра настал час свободы, «неминуемого следствия просвещения» 2.
«История представляет около его всеобщее рабство. Указ, разорванный кн. Долгоруким, и письмо с берегов Прута приносят великую честь необыкновенной душе самовластного государя: впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою. Все дрожало, все безмолвно повиновалось» 3.
Четырехкратное «все» звенит, как рабские цепи («всеобщее рабство…», «все состояния, окованные без разбора…», «все дрожало, все безмолвно повиновалось…»). Пушкина не пугает противоречие этих строк с хвалою «северному исполину» в начале сочинения: он улавливает истинные переходы добра во зло и обратно - причудливые и неизбежные.
Такова же пушкинская мысль о несправедливом петровском указе, будто бы разорванном Яковом Долгоруким 4, и полулегендарном письме Петра, предписывавшем сенату не исполнять царских приказаний, если будут посланы из турецкого плена. «Великая честь необыкновенной души самовластного государя», очевидно, в том, что
1 Рылеев. Полн. собр. соч. М.-Л., «Academia», 1934, с. 412.
2 Сходная мысль у Герцена в «Былом и думах»: «Четырнадцатого декабря ‹…› пушки Николая были равно обращены против возмущения и против статуи: жаль, что картечь не расстреляла медного Петра» (А. И. Герцен. Собр. соч., в 30-ти томах, т. IX, с. 48).
3 Этот отрывок, первоначально внесенный в основной текст, Пушкин затем перенес в примечания.