Вчитываясь в этот отрывок, найдем:
«…влияние ее царствования на нравы…» (нравы же не переменились, это нынешние нравы!).
«Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа…» (имения, отсутствие чести и честности - все действительно для 1820-х годов и лишь началось с Екатерины).
«Таким образом развратная государыня развратила и свое государство…» (здесь продленное прошедшее время, как и в предыдущей фразе).
Названо всего несколько фамилий, но сколько еще подразумевается (все временщики, их родня - между прочим, многие из настоящих и будущих знакомых семьи Пушкина. Из тех, кто размещался между «канцлером» и «последним протоколистом», в 1822-м еще многие здравствовали или передали наследство сыновьям).
Не случайно Пушкин в этом месте совсем позабыл спокойный, эпический тон и раскаляет памфлетную ярость («ничтожность…» «плутни», «грабежи…» «отвратительное фиглярство…», «проклятие России…»). Язык все злее, афористичнее: «отсутствие чести и честности», «все крало, и все было продажно», «развратная государыня развратила государство». «Любимцы» появляются второй раз, после того как о них уже с презрением сказано, второй раз в тексте появляется и слово «бояре». Теперь это уже не тайная усмешка униженного крестьянина, а откровенная насмешка унижающего временщика: Орлову или Зубову лестно вспомнить про пощечину, отвешенную древнему потомку князей или бояр, про «хорошо причесанного генерала», который не смеет жаловаться на обезьяну вре-
1 Пушкин употребил здесь (и во многих иных случаях) это слово в значении «восславленный», «прославленный».
91
менщика, пачкающую его волосы нечистотами, и про еще более важного генерала и дипломата М. И. Кутузова, несущего кофе развалившемуся в постели «Платоше» Зубову.
Мимоходом снова брошен упрек серьезному оппоненту - на этот раз он назван: «обольщенный Вольтер…».
И. Л. Фейнберг, опубликовавший часть сохранившегося пушкинского черновика, отметил и другие крепкие выражения по адресу императрицы: мелькнуло слово «тиранство»; определяя отношения императрицы с Вольтером, Пушкин выбирал между «мелочным шарлатанством» и «отвратительным фиглярством» (предпочел последнее) 1.
Гнев Пушкина против системы Екатерины - Александра, кажется, достиг апогея, но это еще не все: уже мелькнули слова «под личиной кротости и терпимости…». Следующий большой отрывок целиком посвящен этому «славному» двоедушию:
«Екатерина уничтожила звание (справедливее, название) рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку - а тайная канцелярия процветала под ее патриархальным правлением; Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешел из рук Шешковского 2 в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами - и Фон-Визин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если б не чрезвычайная его известность».
Каждая фраза - в одном ритме. Екатерина утверждала одно, - а на самом деле было вот что… В этой обвинительной речи «сталкиваемые» факты говорят сами за себя, и Пушкин убирает лишние подробности, раздробляющие мысли (например, фразу из черновика о публикациях Вольтера в России: «Знаю, что «Кандид» и «Белый бык»
1 И. Л. Фeйнбeрг. Неизданный черновик Пушкина. - «Вестник АН СССР», 1956, № 3, с. 118-121.
2 «Домашний палач кроткой Екатерины». - Примеч. Пушкина.
Это примечание, как и некоторые другие, заставляет думать, что Пушкин собирался широко распространять свое сочинение: ведь не Вяземскому же, не Тургеневым, не лицеистам следовало объяснять, кто такой Шешковский.
92
были напечатаны»). Сильные прилагательные, которые были в черновике, также исчезают в окончательном тексте: вместо «почтенного Новикова» - Новиков, вместо кровавого Шешковского» - Шешковский: мысль стала жестче, проще, суровее.
И. Л. Фейнберг заметил, что у Пушкина в черновике было «около 200 000» (сначала - 300 000) раздаренных Екатериной крестьян.
Потом он уточнил число (любопытно бы знать, - чьими сведениями воспользовался?) и написал более правильно: «около миллиона». Не зря Пушкин пояснил «государственные крестьяне (то есть свободные хлебопашцы)». В черновике сначала было - «свободные землепашцы». Свободные хлебопашцы - термин александровского царствования: в 1803 году был издан закон о вольных хлебопашцах, мыслившийся как первый в серии раскрепощающих мер, но в том же царствовании дело заканчивается обращением казенных хлебопашцев в военных поселян. Разница между александровским словом и делом - для Пушкина - продолжение двоедушия, принятого «Тартюфом в юбке и короне», Екатериной II. Легко заменить екатерининские ситуации соответствующими александровскими: Александр уничтожил пытку, но Аракчеев никогда ее не отменял; Александр поощрял просвещение, но Радищев, сосланный Екатериной, отравился именно в царствование ее внука.
Княжнин (как ошибочно полагает Пушкин, доверяя распространенному слуху) умер под розгами за смелую драму «Вадим», но ведь и о Пушкине был распущен слух, что его высекли; в Кишиневе примерно в одно время с «Историческими замечаниями…» делаются наброски к драме «Вадим»; Радищев выслан, Новиков в крепости: но ведь и Пушкин выслан, и Пушкину грозила крепость.
В этом отрывке снова появляется тема «просвещения». Екатерина любила просвещение, но расправилась с Новиковым, «распространившим первые лучи его»: истинное просвещение атаковано фальшивым, внешним, порабощающим. Здесь для Пушкина пока не существует той важной мысли, что появляется в последние его годы, - о недостатках самих просветителей, о слабости «полупросвещения» XVIII века. Он с оптимизмом глядит на два главных исторических движения: просвещение - от Петра, через просвещенных людей XVIII века - к новым вре-