Попробуем объяснить.
Пушкин не стал бы пускать в списках произведение незаконченное. По всем признакам и он предполагал - в какой-то форме - включить в свое повествование более близкие, «александровские времена»…
Такое объяснение, конечно, неполно. Надо еще понять, отчего Пушкин не заканчивал работу и, вероятно, рано избавился от уже написанных страниц. Тот же, кто не согласится, будто «Некоторые исторические замечания» были частью какого-то задуманного труда, испытает еще больше трудностей, объясняя, почему эта работа почти никому не была известна.
Чем бы ни было это сочинение, частью или целым, на его судьбе очевидно отразились те изменения, которые наметились во взглядах Пушкина через несколько месяцев после 2 августа 1822 года. Явление это слишком сложно и в этой главе, неизбежно, будет обрисовано в самых общих чертах.
«Некоторые исторические замечания» - по духу оптимистичны. Пусть общая панорама мрачна - петровское просвещение, не только не ослабляющее, но даже укрепляющее рабство; развращенное государство Екатерины, Калигула - Павел… И все-таки Пушкин верит, что просвещение несет близкую свободу, что в России, благодаря отсутствию «чудовищного феодализма», нет «закоренелого рабства», что «твердое, мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами…»
Но политический оптимизм Пушкина уже тогда подвергается испытанию.
Торжествующая «Лайбахская декларация», сравнительно легкие победы монархов над народами, народы, легко отступившиеся от мятежников, испанские крестья-
1 ВД, т. XIV, с. 177. - Курсив мой. - Н. Э.
135
не, выдающие властям революционного вождя Риего, - все это склоняет к пессимистическим выводам: ведь Испания и Италия считались не менее «просвещенными», чем Россия, и если там народ не созрел для свободы, то дело плохо… Правда - есть Занды, Лувели, есть кинжалы, но в конце концов торжествуют Меттернихи, Бурбоны, Магницкие. Конечно, сохраняет силу мысль, записанная Долгоруковым: «Вот и расчислите, чья возьмет, монархи или народы?» Но когда народы возьмут верх? Через пять лет? Пятьдесят? Сто?
1823 год был тяжелым. Накапливавшийся пессимизм «обогащался» греческими впечатлениями: единственное освободительное движение, которое начиналось у Пушкина на глазах, сначала вызвало энтузиазм, сочувствие, затем - все большее разочарование. 2 апреля 1821 года Пушкин, по его собственным словам, еще «между пятью греками ‹…› один говорил как грек, - все отчаивались в успехе предприятия Этерии…» (XII, 302).
Позже поэта разочаровывает слабость, жестокость, корысть вождей, темнота и неразвитость народа.
Через три года он пишет Вяземскому: «Греция мне огадила ‹…›. Чтобы все просвещенные европейские народы бредили Грецией - это непростительное ребячество ‹…›. Ты скажешь, что я переменил свое мнение, приехал бы ты к нам в Одессу посмотреть на соотечественников Мильтиада и ты бы со мною согласился» (XIII, 99). Невеселые вести из родных столиц дополняли картину - мистика, аракчеевщина, отсутствие даже намека на перемены и реформы, казалось бы, обещанные в варшавской речи 1818 года. Орлов смещен, Раевский - в тюрьме: о тайных обществах Пушкин знает немало («Кто же, кроме полиции и правительства, не знал о нем?»), но, видно, интуитивно не слишком верит в успех; неудачных образцов кругом хватало (как раз в 1823-м пала последняя революция, испанская, а Риего был казнен).
«Свобода - неминуемое следствие просвещения» - на этом Пушкин будет стоять всю жизнь. Но, видимо, незрелый плод принят за созревший. В 1822-м он пишет:
Нет, нет! оно прошло, губительное время,
Когда Невежества несла Россия бремя.
(«Послание цензору»)
Но притом ему все яснее, что просвещение - не столь еще сильно, а свобода - еще не столь близка.
136
Одно за другим создаются стихотворения, в которых звучит разочарование. Начиная с послания заключенному в крепости В. Ф. Раевскому (тоже - 1822 год):
…Но что ж теперь тревожит хладный мир
Души бесчувственной и праздной?
Ужели он казался прежде мне
Столь величавым и прекрасным.
Прежде поэт с надеждой славит «Эллеферию» - свободу! Ныне (1823) -
Кто, волны, вас остановил,
Кто оковал ваш бег могучий.
Кто в пруд безмолвный и дремучий
Поток мятежный обратил?
Чей жезл волшебный поразил
Во мне надежду, скорбь и радость