Пушкин же в лице народа соединяет Суд божий и человеческий:
47
“...нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велиг”(VII,78). Стихийная сила оды “Вольность”, карающая царей за беззаконие -“Молчит Закон - народ молчит, Падет преступная секира...”(II,46), обретает конкретный образ и национальные черты: “..Но знаешь ли чем сильны мы (...) да! мнением народным”(VII,92). Народ становится нравственным условием существования своего государя. Это не замедлило сказаться и на творческом методе поэта - на “де героизации” пушкинских произведений - и, вероятно, на более углубленном понимании личности Петра. В письме к Н.Раевскому во второй половине июля 1825 года Пушкин пишет: “Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни”(ХIII,198). Новый подход оказал благотворное воздействие на поэта: “Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить”,- писал он здесь же.
До записки “О народном воспитании” Пушкин несколько раз косвенно затрагивал тему Петра, пытаясь придать ей позитивное направление. В политическом отношении, отдаленная временем, при ослаблении правящего сословия и усилении единовластия, “аракчеевщине” фигура реформатора стала восприниматься, как символ определенной демократизации общества - “меньшим злом”. Для Пушкина это было связано еще и с личной неприязнью к Александру I. Помогла биография поэта. В стихотворении 1824 года “К Языкову” он пишет: “В деревне, где Петра питомец, Царей, цариц любимый раб (...) Скрывался прадед мой арап”. Таким образом, обнаруживалась, безусловно, положительная черта Петра - ему поэт был обязан частью своей родословной. Пушкин пишет автобиографические записки, где, вероятно, фигуре Петра отводилось почетное место: “В 1821 году начал я свою биографию и несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 года, при открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь сии записки”(ХII,310). В одном из стихотворных набросков того времени обнаруживается сюжетная линия будущей прозы о Петре: “Как
48
жениться задумал царский арап”(II,338). В письме к брату от начала февраля 1825 года Пушкин пишет: “Присоветуй Рылееву в новой его поэме поместить в свите Петра I нашего дедушку. Его арапская рожа произведет странное действие на всю картину Полтавской битвы”(II,367).
Существовали также отдельные публицистические замечания о Петре. В августе 1825 года поэт писал в критической статье “О предисловии г-на Лемонте...”: “Войны литовские не имели также влияния на судьбу нашего языка; он один оставался неприкосновенною собственностию несчастного нашего отечества. В царствование Петра I-го начал он приметно искажаться от необходимого введения голландских, немецких и французских слов”(ХI, 32). В декабре 1825 г. Баратынский писал Пушкину: “Иди, довершай начатое, ты, в ком поселился гений! Возведи русскую поэзию на ту ступень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами”. Но неопределенное отношение к Петру мешало поэту безоговорочно принять эту аналогию. В его поэтическом творчестве главное место государственного деятеля по-прежнему занимает Екатерина. Более того, взгляд на императрицу изменяется, выходит за рамки чисто политической оценки. Если в 1822 году в первом “Послании цензору” Пушкин укоряет цензора: “...читал ли ты Наказ Екатерины? Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем Свой долг, свои права, пойдешь иным путем”(II, 269), то спустя два года, во втором “Послании”, он находит “венцу Екатерины” теплый эпитет “осиротелый”. К тому же приход к власти Николая, откровенно не любившего свою царственную бабку, сделал бессмысленной критику императрицы.
Факт, что записка “О народном воспитании” была написана спустя несколько месяцев после казни декабристов, всегда вызывал у исследователей замешательство. Одни видели в нем свидетельство временной растерянности поэта, другие, наоборот, смелый тактический ход, позволяющий внедрить в сознание власти оппозиционные настроения. Традиционно считается, что в “Записке” Пушкин высказал личное мнение о народном характере петровских реформ. Но зная, что
49
оно является повторением известного высказывания князя Щербатова, можно предположить скорее обратное. Фразой: “...Чины сделались страстию русского народа. Того хотел Петр Великий, того требовало тогдашнее состояние России”(ХI, 44) поэт лишь прикрыл свое нежелание давать действительную оценку деятельности Петра. Светские салоны гудели о сходстве Николая с царственным предком и требовалось определенное искусство и смелость, чтобы говорить о недостатках реформатора. Предполагало ли тогдашнее состояние России введение чинов или нет - было не так важно? Главное - их следовало отменить. Вместе с тем, строки: “...Конечно, уничтожение чинов (по крайней мере, гражданских) представляет великие выгоды; но сия мера влечет за собою и беспорядки бесчисленные, как вообще всякое изменение постановлений, освященных временем и привычкою”(ХI, 44) вполне могут рассматриваться, как намек на реформы Петра. Возникновение этих и других мыслей 124 в работе Пушкина говорит о многом. Он косвенно отказывался от радикализма своих первых исторических “Заметок”. Написав: “Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину”(ХI, 47), поэт соглашался с теми положениями карамзинской записки “О древней и новой России”, которые открывали путь к конструктивной критике всей эпохи Петра, включая нынешнее царствование. Вместе с тем, разность подходов, обнаружившаяся во время написания “Заметок по русской истории XVIII в.”, давала о себе знать. Как уже говорилось, Карамзин полагал, что исправлять ошибки прошлого должны были отдельные личности, наделенные особым доверием власти. Пушкин же видел решение проблемы в создании независимого, просвещенного сословия служивых людей, имеющих целью “искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений”(ХI,47). Но Николай хорошо понимал, что за разговором о просвещении и отмене чинов скрывалась мысль ограничить самодержавную власть, лишить ее верного способа воздействия на подчиненных и права единолично распоряжаться судьбой страны:
50
“...Принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия”. Ответ царя был прямолинеен и груб. И хотя Николай долгое время продолжал играть роль покровителя поэта, незаметное, на первый взгляд, еще не столь трагичное, противостояние поэта и власти началось тут же с широко известного стихотворения “Стансы”.
В книге М.П.Еремина “Пушкин-публицист” сделано важное замечание: “В черновой рукописи этого стихотворения имеется дата: 22 декабря 1826 года. Пушкин не один раз ставил под своими сочинениями маскирующие, то есть ложные, даты. Есть весьма веские основания предполагать, что дата “Стансов” имеет такой же характер: письмо Бенкендорфа, содержащее раздраженный отзыв царя о пушкинской записке, помечено 23 декабря, Пушкин пометил свое стихотворение днем раньше, чтобы не было поводов для обвинений в открытом споре с царем” 125. Обстоятельство это существенно меняет представление о том, какую цель ставил перед собой поэт при написании “Стансов” и каков на самом деле был смысл его обращения к личности Петра. Пушкин в поэтической форме возражал царю, и образ реформатора выступал всего лишь, как исторический пример политического деятеля, который не боялся просвещения и достиг определенных государственных успехов. Сказывалась здесь и давняя неприязнь поэта к Александру I, преемником которого царь объявил себя: "Пушкин как бы говорил Николаю: напрасно ты хочешь идти по стопам своего предшественника, “властителя слабого и лукавого”: следуй примеру Петра”126. Но в целом поэт опирался на желание общества видеть в Николае наследника реформатора петровских традиций. Даже декабрист А.Бестужев писал царю из крепости: "Я уверен, что небо даровало в Вас другого Петра Великого” 127. Главными причинами, определившими политическое возрождение имени Петра, были потрясение от декабрьского восстания, желание твердого порядка и стремительный рост чиновничества, постепенно заменявшего у ласти ослабевшее дворянство. Новая сила пошла проторенным путем, используя культ