Имя Погодина возникло не случайно. Сначала Пушкин хотел привлечь его к работе над “Дневником”. Тогда же поэт послал Погодину письмо, в котором между прочим писал: “...Ваша “Марфа”, Ваш “Петр” исполнены истинной драматической силы (...) предрекаю Вам такой народный успех, какого мы, холодные северные зрители Скрибовых водевилей и Дидлотовых балетов, и представить себе не можем”(ХV,27). Вероятно, это условие и определило выбор Пушкина. Однако, выдвигая столь вескую причину задержки основной работы, Пушкин вряд ли мог рассчитывать на то, что ему разрешат еще и побочный исторический труд. Поэт вынужден был скрывать свои занятия “Историей Пугачева”. Вместе с тем, он нисколько не лукавил, когда определил ее частью труда им оставленного.
Исследование “Истории Пугачевщины”, как назвал ее поэт при первом представлении царю, интересно прежде всего тем, что, являясь как бы ответвлением “Истории Петра”, оно отражало характерные особенности всех исторических занятий Пушкина. Получив в конце февраля первые две книги из архива Инспекторского департамента, он заводит “архивные” тетради, которые разбивает по месяцам: “сентябрь 1773-го”, “октябрь и ноябрь 1773”, “декабрь 1773”, т.е.
76
использует принцип временного деления, который, как считается, он просто перенес в “Историю Петра”, “конспектируя” Голикова в 1835 году. Приходится признать, что подобное деление не было механическим воспроизведением чужого труда, о чем еще пойдет речь, а отражало собственно пушкинский, поэтапный, подход к освещению исторического материала.
Обращает на себя внимание скорость, с какой поэт осваивал архивные документы 150. Можно предположить, что посещая архивы год назад, Пушкин работал не менее напряженно и над “Историей Петра”. Настораживает лишь отсутствие предварительных записей, которые могли бы это подтвердить. Вместе с тем, их след хорошо виден в рукописи 151. С манерой поэта превращать текст первоисточника в заготовку будущего исторического труда можно столкнуться в той же “Истории Пугачева”. Исследователи отмечают, что “многие эпизоды из донесений с мест пересказаны в “архивных тетрадях” так зримо и отчетливо, что они потом почти дословно будут включены в “Историю Пугачева”152. Вывод этот особенно важен, поскольку основной ар!умент сторонников “незавершенности” “Истории Петра” сводится к утверждению, что Пушкин должен был в окончательном варианте представить иной, более самостоятельный текст. Как видим, поэт стремился не столько к оригинальности, сколько к достоверности своего исторического повествования.
11 марта, получив письмо поэта, Погодин записал в своем дневнике: “...Письмо Пушкина об Петре. Пошли удачи. Пушкину хочется свалить с себя дела. Пожалуй, мы поработаем”153. Конечно, Погодин не понял Пушкина, как и не понял того, почему поэт неожиданно отказался от его помощи. Погодин писал: “Рад без памяти (...) Но зачем вы зовете меня в Петербург? Мне довольно и Москвы”(ХV,57-58). Пушкину же нужен был помощник именно в Петербурге для занятий в архиве с тем, чтобы царь не сомневался, что работа над “Историей Петра” идет полным ходом. А то, что власть следила за деятельностью поэта, не вызывает сомнения. По случаю разбирательства с делом Убри Блудов
77
докладывал правительству в середине апреля, что нельзя полагать, чтобы Пушкин, живя в Петербурге и занимаясь литературою и собиранием материалов для истории Петра Великого, мог через письма руководствовать Убри. Таким образом подчеркивалось, что работа над “Историей Петра” ведется. Однако возникновение имени поэта в связи с делом молодого дворянина, призвавшего “укреплять дворянство” и “составить оппозицию” чиновничеству, то есть высказавшего антипетровские настроения, говорит о том, что взгляды Пушкина не представляли секрет для правительства. Ждали только в каком виде поэт решится обнародовать их.
14 марта Пушкин в рецензии на “Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина” писал, подразумевая, очевидно, и собственное творчество: “...Никогда не старался он угождать господствующему вкусу в публике, напротив: шел всегда своим путем, творя для самого себя, что и как ему было угодно”(ХI,220). В то же время поэт заносит в “Альбом без переплета” рядом с планом о Шванвиче “Башаринский план” о пленнике Пугачева и вновь обращается к “Езерскому”, где между прочим пишет: XIII строфа - “...Гордись: таков и ты, поэт, И для тебя условий нет” и XIV - “...тайный труд Тебе награда”(V,102,103). Очевидно, что кроме чисто творческих особенностей поэтического труда, Пушкин имеет в виду и определенные трудности гражданской жизни. Не позднее 15 мая он пишет П.Осиповой: “...Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но придется потерпеть года два, три”(ХV,62). Пушкин понимал, что в ближайшие два-три года ему по многим причинам следует закончить “Историю Петра” и тогда он будет свободен.
Двумя месяцами позже в стихотворении Куликова, товарища Нащокина, в строке “Друзей, начальников, врагов” поэт “выскоблит” ногтем последнюю запятую и поставит тире: “...начальники - враги слова однозвучные!” 154. Противоречие между поэтом и властью нарастало, и вместе с тем становился все более очевидным оппозиционный характер “героя петровской эпохи”: “...Кто ваш герой?
78
- А что? Коллежский регистратор. Какой вы строгий литератор! Его пою - зачем же нет? Он мой приятель и сосед”(V, 101). Можно заметить, что коллежский регистратор - самый нижний чин в Табеле о рангах. Впрочем, Дубровский, Шванвич, Башарин - те же мелкие дворяне и возможные соседи Пушкина по имению или по квартире. Правда, их трудно назвать приятелями поэта, и, видимо, в этом была трудность, которая не позволяла им стать настоящими героями пушкинского романа. 17 апреля Пушкин приступил к черновику Пугачева, а спустя чуть больше месяца, 22 мая, завершил работу над первоначальным текстом Пугачева. Возможно, поэт воспользовался паузой для возвращения к занятиям над “Историей Петра”. “...Весной 1833 года он переехал на дачу, на Черную речку, и отправлялся пешком оттуда каждый день в архивы” 155, - пишет Анненков, путая, правда, даты. Пушкины переехали на дачу 21 июня. Но ходить в архивы поэт мог только для занятий “Историей Петра”, поскольку пугачевские документы доставляли ему на дом. К тому же у Пушкина созрел план посетить места, связанные с восстанием Пугачева, а перед этим следовало показать властям, что работа над “Историей Петра” продолжается.
В конце июля Пушкин через Бенкендорфа обратился непосредственно к царю: “Обстоятельства принуждают меня вскоре уехать на 2-3 месяца в мое нижегородское имение - мне хотелось бы воспользоваться этим и съездить в Оренбург и Казань, которых я еще нс видел. Прошу его величество позволить мне ознакомиться с архивами этих двух губерний”(ХV,69,224). Начало последней фразы можно перевести с французского и как “умоляю”. Пушкин в личной форме предлагал ни о чем его не спрашивать, полагаясь на его верноподданнические чувства и честь дворянина, и дать ему возможность самому планировать творческое время и работу над “Историей Петра”. Но царь заставил оправдываться поэта: “Его Величество (...) изъявил Высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань, и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?”(ХV,69,262). Последней
79
фразой Пушкину давали понять, что ему открыли доступ к архивам для важного государственного дела, а не с тем, чтобы он “рылся там и ничего не делал”(ХIV,198), как поначалу шутил поэт.
Теперь, отвечая Мордвинову, Пушкин вынужден был говорить полуправду, тем самым окончательно запутывая свои отношения с властью: “...В продолжении двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду (...) Кроме жалования, определенного мне щедростию Его Величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы (...) это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани” Конечно, роман находился только в стадии замысла и Пушкин знал, что на самом деле ему предстоит объяснять появление уже почти готовой “Истории Пугачева”. Умолчал он и о “Дубровском”. Но главное, находясь в неловком положении, поэт сознательно увеличил срок работы над “Историей Петра” до двух лет. В итоге он получил разрешение на четырехмесячный отпуск на новых, невыгодных для себя условиях.