Почетным гостем считался знаменитый Державин, хотя он уже давно удалился от государственных дел. Ему шел семьдесят третий год; он болел и ждал смерти. Для торжественного случая он нашел нужным облечься в мундир, но подагрические ноги его были обуты в домашние бархатные сапоги… Пушкин запомнил его мутные глаза и старческие обвислые губы.
Г. Р. ДЕРЖАВИН (1743–1816).
С портрета маслом В. Л. Боровиковского.
Бывший вельможа доживал свой век в некоторой опале, отставленный от всех должностей. В 1807 году его псалом «Сетование» вызвал выговор Александра I: «Россия не бедствует». Царь перестал раскланиваться с престарелым поэтом. Секретарь Екатерины, первый министр юстиции в России, доживал свой век вольным сочинителем. Но в глазах лицейского начальства он еще сохранял свой авторитет как первый придворный поэт XVIII века, как автор оды «Бог» и один из столпов «Беседы».
Перед таким собранием виднейших ученых, администраторов и писателей Пушкину предстояло прочесть на-память свое большое стихотворение, по размерам почти поэму. В согласии с темой, необходимо было на всем протяжении чтения сохранять высокое напряжение голоса, повышенное воодушевление, местами даже подлинную патетичность.
Это труднейшее задание было блестяще выполнено Пушкиным именно потому, что искусство чтения было усвоено им по целому ряду выдающихся выступлений на московской домашней сцене. Декламационная манера Тальма, которую дядя поэта привез из Парижа в Москву, давала верные указания для вдохновенной и естественной речи. Отличный чтец Кошанский учил лицеистов, что повышение и понижение голоса должны регулироваться «живым чувством». Пушкин с его повышенной восприимчивостью к поэтическому слову, несомненно, рано усвоил передовые и зрелые принципы классической декламационной теории, для которой напевность чтения и выделение ритма при произнесении стиха были совершенно обязательны. Но способность передавать голосом музыкальность мерной речи нисколько не снижала его живой и естественной выразительности. «Читал Пушкин с необыкновенным оживлением», отметил его друг Пущин. Очарование чтения усиливалось сдержанным волнением, с каким молодой автор приветствовал великого певца XVIII века. «Когда я дошел до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом…»
Такая манера чтения была близка вкусам Державина, писателя той поры, когда французская школа рецитации была общепризнанной. Ода маленького лицеиста должна была пленить его и своими образами и общим построением. Поэтика минувшего столетия здесь тонко сочеталась с хвалебным стилем новейшей лирики. Тема воспоминаний была близка старому одописцу, его собственное имя не просто было названо с шаблонными похвалами, как в ответах других лицеистов, но было включено в звенящую и выпуклую строфу, где оно раздавалось трубным звуком среди торжественных метафор. Мастер звукописи, автор знаменитого «Соловья во сне», Державин должен был оценить замечательные приемы звукового изображения в новой оде с ее искусным повтором характерных согласных
В сравнении с державинской одой «Воспоминания» Пушкина представляют более стройную композицию — это не единый сплошной поток четырехстопного ямба, а ряд точных строф с усложненным размером. Строфическое построение военного стихотворения было характерным для новейших поэтов, которым следовал в своем опыте Пушкин.
Но над всеми образцами, правилами, заимствованиями и традиционными образами господствовал уже поражающий энергией своих ритмов и прелестью звучания неповторимый пушкинский стих. То элегически задумчивый, то победно гремящий, он словно давал себе полную волю в этой условной хвале, развертывая с молодым увлечением свою поразительную гибкость и мощь.