― Ты плачешь? ― Может быть. Сама не знаю. Я устала. От всего… ― Ну, что с тобой такое? Объясни. Что-то беспокоит? Нездоровится, да? ― Ничего, Лот. Ничего не случилось. Не принимай близко к сердцу. Просто я глупая, капризная девчонка. Просто я боюсь… одна…
Ах, какая она сейчас, наверное, жалкая и беспомощная!.. Даже в зеркало не в силах заглянуть. Как хотела бы она хоть с кем-то поделиться сокровенным, главным, так будоражащим порой! Поведать о заветном, наболевшем. И в ответ ― услышать о себе всю правду… Утешение? Быть может. Это тоже иногда необходимо… Утешение обычно лживо ― так ведь для того оно и существует! Ложь во спасение?
А впрочем, в этом тоже есть резон… Лучше уж вовсе не ведать своих недостатков и уповать, что все благополучно, чем постоянно наблюдать, анализировать ― и мучиться от горькой мысли, что они сильней тебя…
Она ― одна. Ничтожная, целиком зависящая от других, она ― при всей чужой заботе ― бесконечно одинока. В том-то и беда, в том-то и дело, что она сама не знает, что же именно ― в отчетливом словесном выражении ― ее тревожит! Она ровным счетом ничего не понимает, и случилось это не сегодня, не вчера ― давно. Нелепый, дьявольский клубок, в котором ей никак не разобраться…
― Я устала, Лот. ― Да, я уже заметил. Ухожу. ― Лот… Лот… ― Я слушаю. Ты что-нибудь хотела попросить? ― Нет, Лот. Пустое. Ни к чему… Спокойной ночи. ― Что ж, спокойной ночи. ― Да постой же, погоди!
Пауза. Проклятые сомнения, проклятая болезнь! Боязнь… Нельзя, нельзя… А почему?
― Лот, поцелуй меня… на прощанье… Кажется, мы больше никогда…
В комнате все словно затаилось. Тишина.
― Уже ушел…
Осторожный скрип половиц возле кровати. Странный, чуть скулящий звук… Будто собака растерялась перед дверью, за которой спрятался хозяин…
― Лот, ты здесь? Не надо, не молчи, прошу! Ну, подойди же ты ко мне! Ведь я все… понимаю, вижу! Я должна тебе сказать…
Молчание. И долго-долго ― тишина.
― Нет, все-таки ушел… Наверно, показалось…
И еще день миновал.
Возникнув по обыкновенью ниоткуда, он туда же и ушел, не взяв с собою ничего. Ничего… Земля сделала свой оборот, и день отлетел в ничто, словно сброшенный ею листок. А впереди не осталось ни единого дня. Впереди тоже была пустота…
Ничто не помогло. Агония началась внезапно. И, прежде чем успели предпринять что-либо, все уже было кончено. Она умерла, так и не дождавшись осени, хоть и печальной, но волшебно-золотой…
В комнате ― суета. Люди в белых халатах снуют по помещению и лишь время от времени ― то ли с сожалением, то ли с досадой ― бросают взгляды на кровать, непривычно высокую и похожую скорее на операционный стол.
На кровати лежит мертвая обезьяна.
Опыт не удался. Искусственно выращенный и заполненный всевозможной информацией мозг был помещен в черепную коробку шимпанзе, но так и не сумел прижиться там. Ученые чего-то, как бывает, не учли ― либо природа и на этот раз взяла свое ― и человечий мозг, точно птенец, выпавший из родного гнезда, оказался неприспособленным к дальнейшему существованию. Созданный по воле других, он не нашел в себе сил проявить собственную волю, чтобы выжить в этом чересчур условном для него реальном мире.
Или же не захотел…
Вот и осень пришла. Она явилась к людям незаметно, будто крадучись, словно опасаясь, как бы не погнали ее прочь ― незваную дождливую предвестницу зимы. Шаг за шагом осень плотно утоптала землю, обложила ее бурыми от влаги листьями, и лето, наконец, признало себя побежденным.
Как всегда…
Под зданием института есть огромный подвал. В нем пусто и темно. Старинный, брошенный подвал, где уж давным-давно никто не появлялся… Толстые стены гасят все посторонние звуки, и в подземелье царит непроницаемая тишина. Кажется, время остановило свой бег, жизнь замерла, и все тревоги и невзгоды, все, какие существуют на земле, уменьшились, сократились до ничтожно малого размера и слились в точку, вовсе неприметную, подобно тому месту на дне старинного заросшего пруда, куда забросил кто-то, озоруя, крошечный обломок камня.
Время покрылось плесенью, слежалось, никем не тревожимое, и, могло показаться, будет таким же через час, и через день, и через многие-многие годы…
Среди темноты ― в дальнем углу ― стоит большой пыльный ящик на колесах. Это ― целевой компьютер, безнадежно устаревший и теперь никому, по существу, не нужный. Списали, как положено, однако разрушать не стали. Просто отвезли в подвал ― и позабыли…
Тут он и остался, издали, будь хоть немного посветлей, похожий на уродливую мышь, боязливо жмущуюся к стенке и все ждущую чего-то…
Впрочем, посторонний наблюдатель, очутись он здесь, заметил бы и кое-что иное…
Временами, правда, очень-очень редко, словно легкий ветерок проносится по залу. Точно заскучавшая в своем великом одиночестве вселенная, вдруг сжалившись над сонной убогостью этого застывшего мирка, вдувает в него сквозь неведомое оконце немного жизни и, зачарованная, смотрит, мигая далекими звездами, на то, что происходит в подвале.
Мягко шурша по кафельному полу, на середину зала выкатывается старый аппарат. Его не видно. Только зеленый огонек и еще два красных настороженно мерцают в темноте. Минуту машина стоит беззвучно. Она вспоминает.
А потом:
― Ох, Лот, Лот… Стар ты стал… И ни на что не годен. Как калека… Это ты-то!.. Ты ― высокий, сильный, у тебя светлые густые волосы, лицо доброе и ласковое, и глаза добрые, но только отчего-то грустные… Видишь, ты какой! И ― никому не нужен… Да… Вот именно. Хе-хе, ― он негромко смеется, надтреснутым и неестественным смехом. ― Да, Лот… Все теперь кончено… Все…
На секунду-другую он умолкает, а вслед за тем неожиданно тихо, будто воскрешенное время, казалось, навсегда спугнутое и пропавшее, раздается под сводами подвала странная торопливая речь. Лот вспоминает ― он снова весь там, в неясном трепещущем прошлом…
― …Тебе удобно? ― Да. ― Не холодно? ― Нисколько. ― Ну, и слава богу…
Да, Лот, все в прошлом. Ты, безусловно, прав. Оно ― как тонкая паутинка. Чуть потянешь, нажмешь ― и нет его… Порвалось. Безвозвратно. И ты, Лот, лелеешь его. Оно дороже тебе всего на свете. Но помнишь ты, Лот, ведь когда-то и оно было настоящим. Ты был тогда ― как пилот, еще неопытный и только начинающий летать. Ты потерял свое настоящее. Паутинка жизни оборвалась ― и не осталось ничего. Нерадивый пилот, ты проспал ясный летный день и вместе с ним ― свое счастье. Для тебя осталось только прошлое. Только прошлое… Что ты скажешь на это, старик?
А на улице ― осень. Дует, словно тщась неведомо кого догнать, промозглый ветер, сыплет дождь. Пусто в мире. Стоит осень ― давняя, печальная, но почему-то совсем не золотая… Капля катится по крыше… Переливается, вытягивается, падает… Дзын-нь!..
И разлетается на тысячи сверкающих осколков…