«А так ли они не правы?»
— Если поразмыслить, — Клим чуть наклонил голову. — С учетом того, как я сейчас шепчу на ухо своей телесной части, то не так уж они и далеки от истины. Нынешнее положение действительно напоминает «Призрака оперы». Однако к разгадке тайны они, конечно же, не приблизились. — Чуть помолчав, он невозмутимо добавил: — И никакой голос не учил меня актерскому мастерству. Так к слову.
Написав в заметках: «Не было и капли сомнений», я включила на телефоне беззвучный режим и положила его рядом с торшером.
Голоса в книжной обители становились все глуше и глуше, предвкушая начало поэтического вечера. Дверь в зал открылась еще дважды, и после в воздухе разлилось уважительное безмолвие. Актеры занимали свои места в тени стеллажей, превратившихся в импровизированную сцену. И пока все в последний раз репетировали выбранные строчки, Клим помогал миниатюрной хранительнице библиотеки закрыть окна.
Его свойское поведение сбивало с толку, и, казалось, что он вот-вот да сядет к прочим слушателям. Но юноша, закончив все приготовления, скрылся в том же месте, что и остальные чтецы. Я внимательно следила за его солнечным сплетением и таро в нем, которое выражало абсолютное и не напускное спокойствие: маяк в обрамлении мягких бирюзовых волн, украшенных кружевом пены.
Сморгнув видение, я повернула голову к библиотекарю. Она бойко произнесла краткую приветственную речь, и, объявив первого актера, уступила ему место перед публикой.
Один за другим сменялись парни и девушки, одетые с иголочки, будто у них не просто поэтический вечер, а дипломный спектакль. Каждый отличался манерой чтения, ритмом и поведением, но у выступавших имелся один досадный изъян: актерская игра выходила очевидной. Бесспорно, она выглядела хорошо, только вот ее сложно было назвать цепляющей на уровне внутренних органов или пробирающей до костей. Слушать приятно и не более.
А потом настало время Клима. На фоне прочих в черной однотонной футболке и насыщенного синего цвета джинсах он выглядел непритязательно, однако я невольно сравнила его с призрачным двойником. Тот сегодня красовался в расстегнутой на одну пуговицу кремовой рубашке и темно-серых брюках, а кудрявые каштановые волосы непривычно были уложены гелем. Теперь спутать двух Виленских никак не получилось бы.
Юноша вышел со стулом в руках, молча сел к нам полубоком, и я поймала тот самый момент, когда таро сменилось на другое. То самое, которое поразило глубоко в сердце. То самое, убедившее меня в несравнимой ни с чем одаренности. То самое, недостающее звено в моей личной колоде.
Один еле заметный вдох — и он начал читать стихотворение, которое я слышала впервые в жизни.
— Любого встречного старика
Я сравниваю с отцом, —
Когда он со смертью крутил роман
В ту осень, перед концом.
Я помню бродягу на Гарднер-стрит,
Взор синий в сетке морщин;
Он так обиженно посмотрел,
Как будто я — его сын.
Какой-то нищий, седой скрипач
Под лондонским фонарем
Всю душу вывернул из меня
Дрожащим свои смычком.
И каждый встреченный мной старик,
Бредущий сквозь листопад,
Мне кажется, шепчет: «Я был твоим
Отцом — много лет назад[1]».
Его голос то затихал, то усиливался, и казалось, Клим бодро ходил между рядами столов, словно по Гарднер-стрит. И все же он не сделал ни шага и даже не двинулся со стула. Он застыл на тот миг жизни строк, озвученных для всех сразу и не для кого одновременно. Мгновение — юноша неспешно поднялся, взял стул за спинку и удалился, оставляя нам шлейф всевозможных ощущений и переживаний.
Зачарованные мы приходили в себя, а библиотекарь не торопила окончание вечера. Она словно давала нам всем время осознать и прочувствовать миг тончайшего литературного искусства. Кто-то, не скрываясь, откровенно плакал, а кто-то украдкой убирал следы эмоций на лице. Но всех объединяло то, что после выступления юноши никто не остался равнодушным.
Я было потянулась к смартфону, чтобы написать свои впечатления для моего призрачного спутника, но он опередил меня. Наклонившись ко мне и не мигая следя за оживленной группой актеров, Клим доверительным полушепотом поделился: