Высказав до конца желаемое, мы ушли и оставили лицедея наедине с собой и собственными мыслями. Совесть нас не глодала, а ноги вели чуть ли не победным шагом к сцене.
Увидев зал во тьме, я усмехнулась. Проша отлично постарался, и, судя по отчетливым изощренным ругательствам электриков, мы должны были все успеть.
Раз — телесный двойник снова в коробе. Два — колокольчик зазвенел. Три — призрак в обратном порядке прошел сквозь занавеску, а я задержала дыхание на вдохе, будто это могло чем-то здесь подсобить. Ноги приросли к полу, я не мигала и ждала хоть чего-нибудь. Когда Проша схватил меня и потащил прочь — свет озарил сцены, а мы были видны как на ладони — мой слух, казалось, уловил необычный стук. Убедиться я могла лишь с продолжением спектакля, и мы с младшим Виленским, заняв свои пустовавшие места, замерли от предвкушения.
Кусая губы, я смотрела на красный занавес, который отодвигался издевательски медленно. Сойти с ума казалось теперь очень вероятным событием, и затылком я ощущала схожие чувства у Проши, сидевшего выше меня на десяток рядов.
Голос из-за кулис озвучил пару строк, а мое растревоженное сознание не смогло уловить и половины сути в них.
«Быстрее, быстрее, быстрее», — гнали мысли, а сердце, аритмично постукивая, вторило им.
Темная шторка колыхнулась, и из нее показался Клим. В солнечном сплетении таро горело с новой силой, и я даже аккуратно закрылась от нее ладонью, чтобы избежать рези в глазах. И несмотря на эти неудобства, я была совершенно и бесповоротно счастлива. У нас получилось. Мы смогли. И теперь позволительно выдохнуть. Пусть чересчур шумно, за что я получила осуждающий взгляд Святослава Николаевича, меня это все абсолютно не заботило.
Словно выжатый до самой мякоти лимон, я прижалась спиной к мягкой обивке. Адреналин сошел как не бывало, а каждая клеточка тела отдавалась болью, пусть я и просидела остальную половину спектакля без движения.
Я не думала, что будет потом. Не хватало на это никаких сил: ни физических, ни моральных. Однако любоваться Виленским я могла сполна. Он не выглядел как тот, кто лишь совсем недавно побывал на границе жизни и смерти. Его персонаж дышал полной грудью, и сквозь столь искусную маску не проступало ничего от юноши, которого за эти четыре месяца я хорошенько изучила и прикипела к нему всей душой.
Клим.
На секунду мне показалось, что он слегка повел плечом на мой зов, но я одернула себя, моля не искать безумных таинственных знаков. Высидеть целый спектакль мне оказалась не под силу, и в поисках тишины я вышла в фойе.
Во мне не было ни грамма трусости; не боялась я столкнуться с целостным юношей и не тревожилась о невредимости воспоминаний. Мне хватило бы и того, что сохранились его жизнь и одаренность. Уже это казалось подарком судьбы. И все же я покинула зрительский зал не по банальной прихоти: волна боли приближалась, а мне не хотелось гримасничать перед актером. Зная, как важен для него театр и все с ним связанное, мне проще было отойти в сторонку и взбодриться в одиночестве. В конце концов, этот треклятый забег вынул из меня душу и поставил обратно немного вверх тормашками.
Усмехнувшись самой себе, я тряхнула светлыми волосами и собиралась уже присесть хоть на какую-нибудь скамью, как дверь зала распахнулась и из него выбежал Клим. Внутри шумели овации для выступавших, которые он так легко оставил позади. Юноша был растерян, взволнован и тороплив. Каштановые волосы в еще большем хаосе, чем мне запомнилось, а зеленые глаза искали в фойе единственную фигуру. Меня.