Ты родился в век абсолютной свободы и тайного рабства. В век изобилия вещей, переизбытка ощущений. Бесконтрольное воздействие идёт на все твои органы чувств: слуховые, тактильные, визуальные, обонятельные и прочие. Такое активное внимание к индивидуальности, такая концентрация и жажда. Каждый теперь представляет собой не просто серьезный голос, но клокочущий хаотичный центр, взрывающийся приступами маниакальных движений, порождая из себя брызги желаний, страстей, боли. Беспрерывно вспыхивающие и затухающие огоньки во тьме истории. А вместе с тем – большая часть остаётся по-прежнему бесформенной глиной, которую постоянно лепят чужие руки. Мы все глина. Но именно чужие руки месят мозги и мысли большинства. Есть то, чего ты просто не в состоянии постичь в каком бы веке не жил, ты остаёшься существом, заключённым в самом себе, сваренным во влиянии культуры и окружающего эха, исполненным недостатков, одиночества, подверженным изменению, движению внешних и внутренних сил. Даже великие мира сего не себе служат, а поклоняются статуям, установленным у себя в голове.
Егор вышел на случайной остановке, побрел по тротуару, не представляя, куда идти дальше.
Дома были похожи на изношенные задумчивые каменные фигуры. В основе своей одинаковые, ничем непримечательные. Внутри этих фигур жили другие фигуры, за окнами происходила жизнь. По улицам ездили машины, троллейбусы, трамваи. Всё служило городу.
Осень растворяла последние воспоминания о лете: в оголённых кустах, безлиственных деревьях, лишившихся своей привлекательности, черной земле – во всём внезапно обедневшем, пережившем страшную утрату.
Он молча проходил мимо каждого из домов, иногда бросая взгляды на окна, словно заинтересованный наблюдатель, ожидавший, что они откроют ему свой секрет. Возможно, никакого секрета не было. Но он жаждал его существования, как солнечного присутствия внутри черного дома.
Из скалы рождается камень. Из земли цветок. Из пустоты не рождается ничего. Пустота приходит, забирает. Когда выпадет первый снег, придет и она. Почему-то у него не было в этом никаких сомнений.
В пасмурной идиллии всё выглядело таким самостоятельным в единстве всех вещей, при этом отдельным, заключённым в собственной оболочке. Эти маленькие миры блистали, как окропленные каплями дождя, небесные сферы. Каждый, идущий с ним, словно знал куда идёт. Только он был случайным попутчиком.
Люди сбивались в кучи, переходили дорогу, парами сидели в кафешках, болтали о работе и других житейских вопросах. Но он старался держаться от всех подальше и свернул на улицу, которая вела на почти безлюдную окраину города. Куда не доносились отголоски смеха. За пустыми зданиями, где было голое поле, а чуть дальше начинался лес.
«Убить себя уже не кажется такой ужасной мыслью, – подумал Егор. – Сначала занимаешься отрицанием, испытываешь страх, потом становится легче, размышляешь об этом, как о чем-то сносном, неплохом, по-своему заманчивом».
– Даже не думай об этом, Курт, – раздался голос за спиной, а затем хруст веток. Это был Эдуард. Он вышел из-за деревьев, пошатываясь, чертыхаясь. Егор отвернулся.
– Я не хочу с тобой разговаривать, ты умер.
– Ты злишься? О, думаешь, я хотел умереть?! Мне нравилось жить! Случалось всякое, и я, бывало, жаловался, но я любил свою жизнь! И я любил женщин! Любил дышать воздухом, пить вино, курить сигареты. Меня и самого не устраивает то, что со мной случилось, проклятье! – со злобой выругался он. – Чтоб ты знал, я любил жизнь даже больше тебя, засранец.
Между ними повисла пауза, нарушаемая потрескиванием гравия от наступления на него ботинков.
– Не закрывайся в себе, – снова первым нарушил тишину Эд. – Не оставайся один.
– Звонили из издательства. Они хотят, чтобы я закончил книгу.
– Закончи книгу и найди себе хорошую девушку.
– Хорошую девушку? – мрачно усмехнулся Егор. – Это ещё хуже.
– Да, хуже для неё, – поддел его Эдуард.
– Я не могу закончить, мы работали с тобой вместе.
– Найди другого иллюстратора.
Егор колебался, затем покачал головой.
– Нет, не могу. Я не буду заканчивать.
Он развернулся и начал уходить.
– Ты себя в гроб загонишь! – Эд крикнул ему вслед. – Идиот! Закончи книгу!
Над городом сгустились сумерки. Раскаты грома напоминали грохот пушек. В скором времени должен был начаться страшный ливень.
Он не хотел возвращаться домой. Не хотел возвращаться. Не знал, что делать. Подчинённый внутреннему буйству, он долго шёл, сворачивая то на одном, то на другом перекрёстке, мимо редких прохожих, угрюмо мерцавших красно-жёлто-зеленым фонарей. В какой-то момент вынужден был остановиться. Время близилось к полуночи.