Я не знаю, сколько прошло времени, пока я, рыдая, скиталась по лесу, может около часа или более, но, когда я поняла, что истерика отступает, лес окончательно погрузился в ночь. В очередной раз, споткнувшись о кривую корягу, я решила найти место, где можно отсидеться — ноги уже гудели, как трансформатор, и нежданная слабость и голод дружно сели на мои плечи, тормозя и так вялое движение.
Еле перебирая ногами, я дошла до статного и огромного дерева с увесистой и объемной кроной, и, недолго думая, плюхнулась на землю около его ствола. Видимо из-за роскошной кроны, капли дождя почти не попадали на мощный ствол дерева, и земля была почти сухая. Я обвела местность глазами, всматриваясь в чернильные сумерки ночи. Прислушалась — дождь закончился, но в воздухе витала смесь шорохов и звуков непонятного происхождения. Или мне это казалось? На виски давили невидимые железные пальцы, я чувствовала, как под кожей пульсировала вена, вызывая тошнотворную боль при каждом резком движении головой. Шумно шмыгнув носом, я поджала под себя колени и уткнулась в них лбом. Плакать не хотелось, не хотелось ровным счетом ничего, я ощущала себя использованной, разодранной тряпкой, брошенной в дальний угол. Всеми забытая, одинокая, никому не нужная. Одежда облепила тело подобно пленке и холодная, раздраженная кожа уже начала ныть от такого соседства. Хотелось избавиться от мокрого прикосновения ткани, хотелось сорвать с себя вымокшие до последней нитки джинсы. И еще хотелось открыть глаза и понять, что мне все это приснилось.
Проблемы, с которыми я проснулась этим утром, казались далекими и несущественными. Они витали мрачной дымкой где-то глубоко в сознании, словно неприятное чувство после ночного кошмара, которое невозможно сформировать во что-то конкретное. То, из-за чего я переживала всю прошлую неделю, вдруг потеряло очертание, стало незначительным, надуманным, где-то даже смешным. Меня не понимает мать? Она не выгоняет меня из дома, никогда не поднимала руку и помогала по мере возможности. Аманда, не будь эгоисткой, сотни тысяч детей живут в страхе, бесконечном ужасе перед своими или приемными родителями, а ты чувствуешь себя отверженной только из-за того, что мать на тебя справедливо рассердилась. С тобой плохо поступили друзья? Они тебя предали? Да, а разве ты не сделала точно также на их месте? Ты бы не сбежала из дома вместе с остальными, когда услышала вой подъезжающих полицейских машин? Брайан тебя унижает, и относиться как к дерьму? А как бы ты к нему относилась, если бы мужчина разгромил твой дом и написал на стене слово-клеймо. Например, лгунья. Ты же знаешь, что ты лгунья. И разве эти мелкие неурядицы сравнятся с тем, что тебя ожидает, когда правда всплывет на поверхность? Думать об этом дальше не хотелось, я одергивала себя от неприятных мыслей, но внутренний критик яростно топал ногой и продолжал обвинительную речь. Хотя он мог и не усердствовать так, ведь я уже поняла, что он хотел мне сказать. Я во всем виновата сама. Я загнала себя в «лес», я добровольно воздвигнула вокруг себя стены непонимания, создала тучи над своей головой, и в моем царстве всегда шел дождь. Дождь жалости к себе. Вот бы только выбраться из ночного леса. Сколько я проживу без еды? Дней десять? А без воды? Так, хватит думать об этом. Это не бразильские джунгли, а ты не Робинзон Крузо.
Устроившись в довольно удобной позе, я, сама того не замечая, начала засыпать. Видно, усталость и голод стали брать свое, и тело решило перейти в энергосберегающий режим. Реальность медленно падала в темноту, словно меня вместе с ней засасывало в воронку. И, когда я уже была готова ступить за границу бодрствования, неясный звук оттащил меня от дремоты. Чуть встряхнув головой, я подняла голову с колен и прислушалась — ничего. Голова немного шаталась от полусна, и казалось, что шея ее не удержит, и я снова вернулась в исходное положение. Но звук повторился, теперь он прозвучал четче и громче, чем в предыдущий раз.